Стурла Тордарсон - Сага об исландцах

Республики Исландия в Москве Бенедикта Иоунссона, советника по культуре посольства Республики Исландия в Москве Магнуса Кьяртауна Ханнессоиа, чрезвычайного и полномочного посла королевства Норвегия в Москве Ойвиида Нурдслеттена, секретаря посольства Республики Исландия в Москве Гудрун Хельгадоухтир, секретаря посольства королевства Норвегия в Москве Бергльот Хувланд.

А. В. Циммерлинг Стурла Тордарсон и «Сага об исландцах»

Обаяние древнеисландской саги, как и ряда других жанров традиционного искусства, для современного читателя заключается в том, что сага реализует сверхиндивидуальную, отработанную многими веками форму рассказа о событиях и особый взгляд на действительность, резко отличающийся от стандартов, к которым привык носитель европейской культуры нового времени. Для общества, где сага возникла, древней Скандинавии поры позднего родового строя (журналисты любят называть этот период «эпохой викингов») такая форма рассказа была естественной и, по существу, не имела альтернативы: знание саги предполагало способность пересказать ее события в форме, близкой к услышанному, и такой способностью в той или иной мере владели все члены общества, независимо от их литературной одаренности. Первоначально саги передавались только изустно: в древнескандинавском обществе IX-XII вв. была особая эпиграфическая традиция записи коротких памятных текстов, т. н. младшее руническое письмо, но нарративные тексты, соответствующие по длине сагам, рунами не записывались. Есть все основания полагать, что сага возникла и культивировалась в бесписьменном (не принимая во внимание руны) древнескандинавском обществе как форма хранения информации о важных событиях прошлого. Наиболее весомым подтверждением гипотезы об устном бытовании саг служат дошедшие до наших дней письменные саги, записанные в Исландии в XIII-XIV вв. и детально сообщающие о событиях VIII-XI вв., как приуроченных к деяниям вождей (в первую очередь конунгов, т. е. королей, Норвегии, а также правителей других скандинавских земель), так и связанных с жизнью частных лиц, оставшихся в памяти потомков. Даже если допустить, что часть информации в доступных нам сагах строится на конъектурах и домыслах рассказчиков письменной эпохи, уже сам факт записи и переписи саг, претендующих на адекватное освещение событий далекого прошлого, доказывает, что сведения об этом прошлом сохранялись в устной традиции и воспринимались как достоверные^[1].

Устная сага, как можно полагать, — жанр общескандинавский. Литературная письменная сага жанр почти исключительно исландский^[2], культивировавшийся в средневековой Исландии благодаря уникальной для Европы ситуации, установившейся в этой стране в X-XII вв. Крещение Исландии в 999 г. не привело к конфликту книжной христианской и традиционной дохристианской культур: запрещены были лишь сами языческие ритуалы, но не литературные формы, сложившиеся в языческую эпоху. Благодаря этому счастливому для нас обстоятельству распространение христианства и всеобщей грамотности — к началу XIII в. писать и читать на родном языке мог любой исландец — не только не привело к враждебному отношению к светской литературе, но поддержало интерес общества к собственному прошлому, поэтической и саговой традициям: достоверно известно, что среди исландских историков, сагописцев и поэтов XII-XIII вв. было немало лиц духовного звания и опытных латинистов, которые — еще один культурный парадокс — нашли принципиально важным записать тексты об историческом прошлом на своем родном языке.

Как справедливо подчеркивал в своих трудах крупнейший отечественный скандинавист М. И. Стеблин-Каменский (1903-1981), запись и перепись саг в средневековой Исландии не означала автоматического прекращения устной традиции: составители саг в типичном случае не ощущали себя их «авторами» в современном смысле слова и, соответственно, не относились к версиям предшественников как к фиксированной последовательности слов, которую нельзя менять^[3]. Это обстоятельство объясняет расхождения между версиями одной саги, значительные даже там, где подобные версии доказательно возводятся к общему протографу: рассказчики считали себя вправе сокращать или распространять текст, опуская второстепенные, с их точки зрения, детали или же, напротив, поясняя недостаточно ясные, на их взгляд, места^[4]. Часть расхождений между --">