Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений

Федерико Андахази КНИГА ЗАПРЕТНЫХ НАСЛАЖДЕНИЙ

Часть первая

1

Шесть башен собора Святого Мартина иглами вонзались в ночной туман, исчезали в дымке и вновь появлялись над бесплотным покровом, окутывавшим город Майнц. Выше всех городских куполов вздымались шпили этого двурогого собора — один римский, другой византийский. Чуть дальше воды Рейна обнажали руины древнего моста Траяна, сходные с покрытым известью скелетом чудовища, рухнувшего между речными берегами. Горделивый шлем холма Якобсберг венчали черные крыши цитадели и пятьдесят арок старинного римского акведука.

В нескольких улицах от собора располагался небольшой Монастырь Почитательниц Священной корзины. На самом деле это узкое здание в три этажа, возвышавшееся на Корбштрассе ^[1]рядом с рыночной площадью, не являлось монастырем в строгом смысле этого слова. Мало кому было известно, что за его скромным фасадом таился лупанарий, самый необычный и самый роскошный в империи, что, кстати сказать, означало немало. Публичный дом получил свое странное имя в результате смешения названия приютившей его улицы Корбштрассе и того обстоятельства, что тамошние проститутки ублажали своих привилегированных клиентов с поистине религиозным пылом.

В дневное время этот мощеный проулок настежь распахивал ставни корзинных лавок; основными их посетителями были лоточники с рыночной площади. Однако с наступлением ночи корзинщики закрывали свои лавки, и теперь улицу оживляла толчея в харчевнях и грубые песенки проституток, которые высовывались из окон и демонстрировали едокам и выпивохам свои полураспахнутые корсажи. В отличие от обыкновенных борделей, ярко размалеванных и заполненных беззубыми, вонючими, суетливыми бабенками, Монастырь не старался привлечь к себе внимание. Обитательницы этого дома славились сдержанностью чувств и чувственной религиозностью — их притягательность была сродни желанию, которое возбуждают юные девственницы из монастырей. А ведь сколько мужчин тайно мечтали предаться оргии с монашенками из какого-нибудь братства! Быть может, утоление этих секретных помыслов как раз и способствовало успеху единственного в своем роде лупанария на Корбштрассе.

Однако же после ряда мрачных событий, происшедших в Монастыре Священной корзины, привычная обстановка праздника в этом доме сменилась плотным молчанием, замешенным на глине ужаса. Стоило солнцу закатиться — и женщинами овладевало томительное ожидание, как будто бы приближавшее новую трагедию. В ту ночь 1455 года страх в Монастыре сгустился так же плотно, как и облака над городом. Соседние бордели и харчевни давно уже закрыли свои двери. Туман был как птица — предвестница беды, перелетавшая с крыши на крышу. В Монастыре уже почти не осталось клиентов. Женщины молили Господа, чтобы никто их сегодня не выбрал. Они мечтали только об одном — запереться в своих альковах, забыться сном до тех пор, пока в окна не проглянет новый рассвет.

Зельда, одна из самых желанных проституток, уже вошла в тот возраст, когда сама могла отбирать для себя клиентов и решать, когда и как исполнять свои обязанности. Вот почему, воспользовавшись привилегиями, которых никто не оспаривал, Зельда объявила, что ее время истекло, заперла дверь в свою комнату и поменяла простыни на постели. Прежде чем улечься спать, женщина выглянула в окно: улица была пустынна, дома на противоположной стороне почти полностью скрылись в тумане. Зельда закрыла ставни и укрепила их тяжелой задвижкой — от левой створки окна до правой. Усевшись на край постели, она разделась — как будто стремилась освободиться не только от корсажа, который стягивал ей живот и ребра, но и от всех событий прошедшего дня. Зельда смочила хлопчатый платок в лохани с розовой водой, а потом медленно и старательно обтерла все свое тело. Это занятие было похоже на священный ритуал, нечто вроде миропомазания, которое жрица торжественно совершала сама над собой. Хотя молодость уже покинула Зельду, тело ее напоминало скульптурную лепку греческих кариатид: точеные икры, широкие бедра, высокая грудь. Раз за разом проводя платком по коже, женщина освобождалась от следов прожитого дня и смывала с себя остатки чужих жидкостей. Казалось, она стирает не только отметины трудного дня, но и нечто иное, нестираемое, чего не смыть розовой водицей, то, что превращается в плоть по ту сторону --">