Василий Кленин - Своеволие

Василий Кленин
Русь Чёрная Кн. 2. Своеволие

Год (7)163 от сотворения мира/1655 Муж пропащий

Глава 1

Рыта Мезенец разросся над столом всей своей широкоплечей массой, демонстративно хлебнул браги из ковша, проливая на бороду и скривился:

— Горькааа! Подсластитя!

Казачья орава с ревом и хохотом поддержала идею. Санька, краснея и смущаясь, встал с лавки. На бледную Чакилган даже смотреть было страшно. Почему-то целоваться пред маслянистыми от хмельного и похоти глазами ватаги не хотелось. Но целовать черноглазую невесту — даже в десятый, даже в сотый (!) раз — это каждый раз, как живой огонь через себя пропустить.

Санька нежно взял девушку за плечи, развернул к себе, улыбнулся и шепнул:

— Не бойся, родная! — и мягко поцеловал.

Конечно, Чакилган не боялась. Ведь по ее законам они были мужем и женой уже вторую неделю. Ошалевший Дурной рванул к чохарам почти сразу после битвы. Чуть не вперед Галинги в становище ворвался. Старый князь, подсунувший пектораль в маньчжурский мешок, только посмеивался, кутаясь в пушной воротник.

— Я ж говорил, найдешь сокровище Бомбогора, — язвил он. — Придется теперь, наверное, тебе девку мою отдавать, лоча…

Но отец невесты требовал, чтобы «венчание» состоялось по даурскому обычаю… И страшно удивился, когда атаман лоча легко согласился. А ведь их бог ревнив… Но Дурной — хоть и привык креститься, хоть отче наш теперь мог на автомате начитывать — всё еще не видел разницы между православным культом и языческими обычаями. Для выходца из СССР всё это было «опиумом для народа». Раз можно покреститься, то почему бы также и шаману не подыграть.

А странный шаман Науръылга это чувствовал. После боя он сильно изменил свое отношение к Саньке (в лучшую сторону), но во время обряда хмурился и кусал нижнюю губу в досаде.

— Осторожнее будь, Сашика, — шепнул шаман ему после «венчания». — Онгоны тебе благоволить стали, а ты душу от них запираешь. Не рискуй!

Санька только улыбнулся и отмахнулся беззаботно. В глазах его была только Чакилган, в душе — тоже. Нечего там всяким онгонам лазать! Мысль о том, что красавица Челганка теперь будет с ним — с ним всегда! — грела в груди печкой. И каждый новый поцелуй — увесистое полено в прожорливое чрево печурки. Нежные руки девушки, жаркое тело, еле слышный ночной шепот — всё это делало его таким счастливым, что даже забылась печаль от сражения с Минандали.

А поначалу… Сказать, что Дурной был расстроен — ничего не сказать. Влекомый своими обострившимися амбициями, он втравил сотни людей в авантюру, из которой (ныне очевидно) была одна дорога — в царство смерти.

«Вот я лох… — бил себя Санька кулаком по башке. — Думал, что всё понял, что всю жизнь тут прохавал. Что с моими знаниями в козырях перед местными ходить буду… Я же нихрена еще не знаю и не умею! Особенно, полки в бой водить».

Битва почти с самого начала пошла не туда и не так, как мыслилось беглецу из будущего. Нити управления потерялись, враг действовал не так, как хотелось. Даже свои действовали не так…

«Ну да, — пилил себя Известь, щерясь. — Все не такие! Один ты был хорош…».

Если что и спасло русских с даурами, так это погода, нерешительность старого Минандали и два дючера, что в самый последний момент внедрили в маньчжурское войско мысль о том, что подходят казаки с Кумарского острога.

Индига и Соломдига спасли всех. Немного утешало лишь то, что это Санька придумал послать братьев с диверсионным заданием.

«Эх, не всех спасли, — прикрывал глаза горе-атаман. — Далеко не всех…».

Десятки пали. Раны среди казаков получили, наверное, две трети. Даже среди самой первой ватажки имелись потери. Помер Козьма-толмач, которому копье попало в ногу и перерезало кровеносную жилу. От кровопотери он и часу не прожил. Помер коваль Корела, которому какой-то ушлый дючер снес голову. Так и нашли: одно тело в луже замерзшей крови. А голову только утром обнаружить удалось. И Гераську только утром нашли… Лежит под кустом, скрючился в позе плода, а руками живот держит. Пробитый живот — куяка-то у Гераськи не имелось. Даже разогнуть парня на смогли — так труп за ночь окоченел.