Теодор Гамильтон Старджон - Венера плюс икс (Venus Plus X)

Теодор Старджон ВЕНЕРА ПЛЮС ИКС Venus Plus X

— Я Чарли Джонс! — напрягаясь изо всех сил закричал Чарли Джонс. Чарли Джонс, Чарли Джонс!

Нельзя было терять ни секунды: всего важнее, абсолютно необходимо было заявить, кто такой Чарли Джонс.

— Я Чарли Джонс, — тихо повторил он, стараясь, чтобы голос звучал убедительно и авторитетно.

Никто не спорил с ним. Вокруг было тепло и темно, он лежал, подняв колени и охватив их руками, прижимаясь лбом к коленным чашечкам. Перед его плотно закрытыми глазами мерцали красные огоньки. Но главное — он оставался Чарли Джонсом.

«Ч.Джонс» — было написано фломастером на его шкафчике для обуви, «Ч.Джонс» — выведено красивым шрифтом на свидетельстве об окончании института, «Ч.Джонс» — печаталось на чеках к оплате. То же имя стояло в телефонном справочнике.

С именем все было в порядке. Да, в полном порядке, отлично, о'кей, но ведь человек — это не только имя. Допустим, мужчине двадцать семь лет, он видит свой привычный силуэт, когда бреется по утрам, любит приправлять соусом «табаско» яйца всмятку. Мужчина родился с двумя сросшимися пальцами на ноге и косоглазием. Он может поджарить отбивную, водить машину, любить женщину, размножать документы, он моется в ванной, чистит зубы, у него вставной мост на месте левого верхнего резца и клыка. Он часто бывает вне дома, а на работу опаздывает.

Чарли Джонсон открыл глаза — красные мерцающие огоньки исчезли напрочь, вокруг все тонуло в холодной серебряно-сизой дымке, напоминавшей след слизня на листьях сирени весной. Да, весна, о, прекрасная весенняя пора: прошлая ночь, женщина, Лора, она была…

Когда спускаются сумерки, вечера длятся долго — можно успеть так много. Как он упрашивал Лору разрешить ему занести ей пачку сценариев если бы мама могла это слышать! И внизу в затхлом Лорином подвале, где он, пробираясь в полутьме, с бумагами подмышкой, он наткнулся на петлю от валявшейся здесь старой шторы, порвал свои коричневые твидовые брюки и поранил бедро (ткань даже прилипла к коже). Но то, что было потом, действительно стоило всех этих неприятностей: нескончаемый вечер с девушкой — настоящей девушкой (она смогла доказать свою невинность) — и все время они занимались любовью! Конечно, весна, конечно, любовь! О ней, о любви твердили древесные лягушки, ради нее распускалась сирень, ею был напоен воздух. Он помнит, как на нем высыхал пот. Это было действительно прекрасно.

Хорошо переживать такие моменты, и весну, и любовь, но лучше всего помнить и знать это. И выше этих воспоминаний только воспоминание о доме, дорожке между подстриженных кустов, двух белых лампах с большими цифрами «6» и «1», нарисованных на плафонах черной краской (мама сама написала их вместо домовладельца — у нее всегда хорошо получались такие вещи), — цифры уже выцвели от времени, да и мамины руки тоже постарели. Прихожая с пестрыми медными почтовыми ящиками, занимавшими всю стену, звонки всех жильцов, решетка домофона, который был неисправен уже когда они въехали и эта массивная медная табличка, скрывавшая электрический замок — он много лет открывал дверь на ходу нажатием плеча…

В воспоминаниях вы добираетесь до самой сути, подходите все ближе и ближе — ведь так важно все помнить. То, что вы вспоминаете, — не столь важно; важно помнить. Вы можете помнить! Вы можете!

«…Ступени с первого этажа на второй были покрыты истертым до самой основы ковром, прижатым старомодными никелированными прутьями, по краям его лохматилась красная бахрома… Мисс Мундорф учила их в первом классе, мисс Уиллард — во втором, мисс Хупер — в пятом… Помнить все!»

Чарльз осмотрелся вокруг — все утопало в серебряном свете, стены не напоминали ни металл, ни ткань — нечто среднее между ними, и было тепло… Он продолжал вспоминать, лежа с открытыми глазами.

…На лестнице со второго этажа на третий еще оставались прутья, но уже не было ковра, и все ступени слегка прогнулись со временем; поднимаясь, можно было думать о чем угодно, а ступени скрипели «крак-крак», в то время как между первым и вторым этажом они пели «флип-флип» — и вы --">