Максим Андреевич Далин - Интервью

прицепилось… не перебивай. Я буду рассказывать по порядку.

Никаких богов мы, конечно, себе не выдумываем. Дью как-то мне сказал, что идея бога — это понятие о духовности сугубо у стайных животных, а мы не стайные. Смешно, но, знаешь, я люблю говорить «мы», когда речь идет о принципах всех моих сородичей вместе, а видел этих самых сородичей раз тридцать за всю жизнь — и только. Это «мы» означает всего лишь, что я не один такой. Есть другие. То есть — что у меня может быть потомство.

Это душу греет. Душа у нас есть. Не бессмертная, но тяжело смертная. Люди боятся смерти — любой из нас боится не столько смерти, сколько боли. В смерти ничего принципиально страшного нет, а вот боль — это плохо. Особенно если ты беспомощен, а боль кто-нибудь причиняет. И если это долго. Бессильная ярость — самое гадкое состояние из всех возможных…

Но мы уклонились от темы.

* * *

Моя первая роль среди людей — ученик художника. Я с раннего детства люблю рисовать, и хорошо получается, поэтому с самого начала присмотрел себе толкового человека, чтобы взять его в учителя. Кроме шуток. Художник в том городе, куда я ушел из матушкиных охотничьих угодий — в Хэчвурте, да — жил прекрасный. Мэтр Бонифатио, если помнишь… да знаю я, что ты ни разу не знаток. Был бы ты знаток — не в таком журналишке бы работал… Поясню. Фрески в Величайшем Соборе Святого Духа он писал, это, кажется, в школе проходят. Вспомнил? Правильно, «Моление о чистоте» тоже его. И «Загробный Судия». Ну ты просто молодец. Я думал, ты в этом вообще никак… Кстати, маленького демона в «Загробном Судии» — помнишь, там такой наглейшего вида гаденыш в железной короне и черной хламиде, который расселся у ног Вседержителя и грешников рассматривает? — он писал с меня в молодости. Симпатичным я был ребенком, а?

Ха-ха, кончай льстить. Впрочем, я знаю, ты и вправду так видишь. Бонифатио тоже… как бы сказать… впечатлился, когда мы познакомились.

Я его заочно давно знал. По фрескам. Он очень мне нравился: человек креативный и слегка сумасшедший, таких немного. Матушка меня учила, живя с людьми, заниматься вещами внешне безобидными; я так и решил пойти к мэтру Бонифатио наниматься в подмастерья, только боялся, что он меня выгонит. Вот еще. Я тогда себе цены не знал по молодости лет.

Он меня увидел — чуть глазами не сожрал. «Потрясающе, — говорит, — потрясающе. Слушай, парень, ты не хочешь мне попозировать, а? Ну, это ничего страшного, это значит — посидеть спокойно, пока я буду рисовать. Я тебе заплачу — серебрушку за час. Ну как?» Я говорю: «Мэтр, рисуйте даром, но можно я у вас учиться буду?» — а он обрадовался, как маленький, сказал, что такую модель уже несколько лет ищет, и пообещал меня устроить, поить-кормить, учить — но чтобы я ему позировал в обязательном порядке. «Такой, — говорит, — своеобразной внешности я в жизни не видал. Есть в этом что-то удивительное все-таки…»

Кормежка-питье от него мне, конечно, были ни к чему, вот комнатушка в его доме, на чердаке над мастерской, пришлась кстати. Я, правда, там почти не жил, все время ошивался внизу, где мэтр писал. А он, пока не сделал десяток эскизов, меня учить так и не начал. Страшно увлекался новизной — а тут ему попался ну очень, все-таки, необычный типаж.

Имя я ему сгоряча ляпнул настоящее — Эльфлауэр, Лунный Цветок. Потом уже спохватился, что людей обычно так не зовут, это наш выпендрёж — и другим уже назывался простенько, но своего учителя поправлять не стал. Не так уж и надолго, в сущности.

В общем, Бонифатио меня приютил, а я скоро прижился и стал за ним потихоньку наблюдать. В стране мой мэтр на тот момент был лучший художник, без вариантов. От заказов отбиться не мог, от короля присылали, бывало, но на большие деньги никогда не льстился, а любил работать для церкви. Верующий был до полного самозабвения; когда углублялся в очередной мистический сюжет, то писал с перерывами на помолиться, а поесть забывал, если не потеребить и не напомнить. Я его жалел, напоминал, а он смеялся: «Я, — говорил, — дружок, пощусь. Так Небо ближе»… Редкостный человек, в общем, не такой, как большинство в стаде. Я любил смотреть, как он работает, часами мог наблюдать, а он говорил, что я у него завелся, как кот, и что я — талантливый лентяй. И еще — что я идеальная модель, потому что бесконечно могу сидеть или лежать в удобной позе, неподвижно: я ведь выслеживать и выжидать приспособлен. Хорошо было. Я совершенно спокойно мог ходить на --">