Стивен Гулд - Телепорт

– Мать твою! Он меня всего заблевал!

Еще один сильный удар – и я упал. Меня швырнули на платформу пикапа. Я поранил лицо, во рту появился вкус крови. Один из нападавших заскочил на платформу и оседлал меня, сжал коленями плечи и больно вцепился в волосы. Другой расстегнул мне ремень и спустил штаны вместе с трусами. Холодный воздух обжег мне задницу и бедра.

– Лучше бы ты снова девчонку притащил, – сказал один из нападавших.

– Вазелин у кого-нибудь есть? – спросил другой.

– Черт, он в кабине!

– Ладно, обойдемся.

Мне развели ноги, ощупали гениталии, потом раздвинули ягодицы и плюнули туда. Теплая слюна растеклась по заднице…

Я отпрянул, подался корпусом вперед – чужие колени больше не сжимали мне плечи, чужие руки не стискивали волосы и не щупали зад. Я стукнулся головой, махнул рукой и что-то снес. Судорожно натянув штаны, я ловил воздух ртом. Сердце бешено колотилось, меня трясло.

Вокруг темнота и тишина – я был один и уже не на улице. Футах в шести от меня луна заглянула в окно и озарила книжные полки. Снова почувствовав вкус крови, я осторожно коснулся верхней губы. Разбита… Я снял книгу с полки и, раскрыв, увидел знакомый штамп. Городская библиотека Станвилла, зал художественной литературы. Я точно свихнулся…

Таким получился второй раз.

Когда меня в первый раз перебросило в библиотеку, на мне была чистая одежда, поэтому я просто ушел… ушел из того здания, из того города, из прежней жизни. Тогда я решил, что отец избил меня до потери памяти, отсюда такой провал в цепи событий. Что лишь безопасная тишина библиотеки привела меня в чувство.

Провал в памяти если и напугал меня, то не удивил. У отца такое случалось постоянно, да и читал я достаточно, чтобы знать о посттравматической амнезии.

Однако на этот раз библиотека оказалась закрыта, даже свет не горел. Я посмотрел на настенные часы: два часа ночи. С тех пор как я взглянул на электронные часы в кабине у Топпера, прошло час и пять минут. Боже мой! Работал кондиционер, и я вздрогнул от холода. Поправил штаны. Молнию сломали, но застежка уцелела. Я потуже затянул ремень и выпустил наружу полы рубашки, чтобы скрыть непорядок. Во рту остался вкус крови и рвоты.

В библиотеку проникал снаружи белесый свет луны и ярко-желтый – уличных фонарей. Мимо книжных полок, столов и стульев я пробрался к фонтанчику для питья и полоскал рот до тех пор, пока не исчез гадкий вкус и не перестала кровоточить губа.

За две недели я сумел оторваться от отца на девятьсот с лишним миль, а сегодня одним махом стер это расстояние – от дома меня отделяло пятнадцать минут ходьбы. Я сел на жесткий деревянный стул и обхватил голову руками. Ну за что мне это?

Тут замешано нечто посильнее меня. Но что?

Я так устал… Мне бы только отдохнуть. Последние две недели я спал кое-как. Жалкое подобие отдыха, считаные минуты сна, которые удавалось урвать на скамейках площадок для отдыха, в чужих машинах, под кустами, словно я не человек, а бездомный пес. И вот я в пятнадцати минутах от дома, от своей комнаты, от своей кровати.

Невыносимая тоска захлестнула меня. Я встал и пошел, совершенно бездумно, ведомый желанием выспаться на своей кровати. В глубине библиотеки имелась дверь аварийного выхода, с надписью «Звуковой сигнал включается автоматически». Когда кто-нибудь появится, я буду далеко.

Дверь оказалась закрытой на цепочку. Я навалился на нее и вдарил ладонью сверху вниз. Со слезами на глазах я отпрянул, готовый ударить снова, подался вперед – и, потеряв равновесие, рухнул на кровать.

Свою кровать я узнал сразу. Знакомый запах, подсвеченный циферблат будильника, который мама прислала мне через год после ухода, падавший под привычным углом свет лампы на крыльце…

На миг я расслабился – целиком и полностью, мышца за мышцей. Стоило мне закрыть глаза – и усталость навалилась на меня всей тяжестью. Потом я услышал некий звук и вскочил, точнее, встал на четвереньки прямо на покрывале.

Звук повторился.

Отец… это его храп.

Я вздрогнул. Храп звучал умиротворяюще. По-семейному. По-домашнему. Еще он означал, что сукин сын дрыхнет.

Скинув обувь, я босой двинулся по коридору. Дверь оказалась приоткрыта, верхний свет горел. Отец развалился поперек кровати, не потрудившись ее расправить. Рубашка расстегнута, сняты ботинки и один носок. Согнутой рукой отец удерживал пустую бутылку скотча.