Роберт Франклин Янг - Импрессионист

Роберт Янг ИМПРЕССИОНИСТ

Перевод Мария Литвинова

Рэдиган остановился на крутом склоне и оглянулся назад, на свое роскошное шале, венчающее вершину холма. Обычно это зрелище успокаивало его. Но только не сегодня.

Он посмотрел вперед. Прямо перед ним текла чистая холодная вода канала. Дальше, за каналом и за прозрачной стенкой купола, укрывающего его владения, лениво расстилалась долина цвета охры, а за ней начинались горы с плавными очертаниями. Вокруг Рэдигана сияющие хрустальные деревья ждали первого вздоха от ветродуйного автомата, а прямо над ним, выше купола, лиловое небо Марса готовилось встретить первые бледные лучи восходящего солнца.

Картина вполне гармоничная, подумал Рэдиган — исключая куб яркого цвета, зависший в нескольких сотнях метров над каналом.

Рэдиган прикурил сигарету, как всегда, когда сталкивался с непонятными явлениями. Выдохнул, ненадолго окрасив голубоватым дымом искусственный воздух. Лучше бы, конечно, вернуться в шале и поручить расследование своему личному полицейскому подразделению. Или вообще забыть об этом кубе. Он уже давно понял, что связываться с марсианскими феноменами — занятие бесполезное.

Но куб почему-то волновал его.

Радиган впервые заметил его, еще сидя на веранде своего шале. Он завтракал с торговцем предметами искусства по фамилии Хэрроу. Его накануне вечером доставил вертолет — вместе с холстом работы Псоманки, последним приобретением Рэдигана. За кофе они обсуждали картину. Хэрроу — с воодушевлением, Рэдиган — с некоторым ужасом.

Рэдиган заказал картину, что называется, не глядя. Он был коллекционер, но не профессионал этого дела. Предметы искусства он собирал так же, как и вел бизнес — с размахом и не слишком разборчиво. Его многочисленные предприятия работали на всем пространстве от Венеры до Нептуна; а в его коллекции гравюры Хогарта из серии «Карьера мота»^[1] соседствовали с «Полднем на Венере» Нелилдидена. Теперь к собранию добавилась желанная добыча каждого коллекционера — «Портрет человека, грызущего кость» Псоманки.

— Понять Псоманку вполне возможно, — говорил Хэрроу. — Надо просто раздвинуть границы традиционного мышления. Вы должны освободить разум, отпустить его на волю.

— Не уверен, что хочу понять Псоманку, — покачал головой Рэдиган.

Он вспомнил вчерашний вечер: как дрожащими руками распаковал промасленную бумагу, а затем развернул перед собой драгоценный древний холст. Огромная, бешено дорогая люстра, сияющая под потолком игровой комнаты, как миниатюрная Вселенная, высветила каждую жуткую деталь картины в такой шокирующей реалистичности, что некоторое время он стоял, словно загипнотизированный, не в силах оторвать глаз от чудовищного создания, которое сам невольно вызвал к жизни.

У картины был неопределенно-голубой фон — возможно, какой-то дальний дремучий лес, а может быть, и нет. С Псоманкой никогда ни в чем нельзя быть уверенным. На переднем плане художник изобразил нечто вроде террасы из зеленоватых каменных плит. А на террасе стоял — или, вернее, полусидел на корточках — человек в представлении Псоманки.

Он был голый и тучный. Бледная дряблая плоть собиралась в жирные круглые складки на раздутом животе. Человек застыл в изумлении, как будто его только что напугали до полусмерти. Глаза, все в багровых сосудах, выражали беспредельный ужас. Из распяленного рыхлого рта текли слюни. Но отвратительнее всего выглядела белая полуобглоданная кость, которую он жадно прижимал к груди.

Рэдиган повидал достаточно марсианской гротескной живописи, но в ту ночь его сон превратился в череду кошмаров — один страшнее другого. А хуже всего было странное чувство узнавания, глубоко засевшее укоренившееся ощущение, что лицо на картине кого-то ему напоминает. Кого-то очень хорошо и давно знакомого. Но, как Рэдиган ни старался, не мог вспомнить, кого.

— Не забывайте, — снова заговорил Хэрроу, — что марсианские экспрессионисты той эпохи творили вне времени и пространства. Художник постоянно ощущал бесконечность, и намек на бесконечность присутствует в каждом его произведении. Вот почему мы, изучая творчество Псоманки, должны раздвинуть границы собственного сознания для того, чтобы хоть немного приблизиться к пониманию его символизма. Мы должны допускать любую возможность.

— И невозможность тоже, — буркнул Рэдиган. — Потому что --">