Виктория Илларионовна Угрюмова - Африка

Виктория Угрюмова АФРИКА

Коммунальная квартира — это не жилплощадь, не крыша над головой, а нечто гораздо большее: что-то вроде состояния души. Наша же коммунальная квартира особенна тем, что является коммунальной в полном, исконном смысле этого слова. Мы все здесь живем ВМЕСТЕ. Вместе переносим горе, вместе переживаем радости.

Итак, приготовьтесь. Одним, особенно ранним утром, часов этак в одиннадцать… ну, начало двенадцатого, я выхожу на кухню, где мой ближайший — то есть через стенку — сосед Петр Сидорович мешает длинной ложкой в крохотной кастрюльке. Сейчас он больше всего похож на ведьму классического образца: в немыслимом халате, шлепанцах на босу ногу и шерстяном платке, намотанном на его глянцевитую лысину, как чалма.

Петр Сидорович является обладателем двадцати шести метров жилой площади, двух фикусов в кадках и одной кошки, несомненной любимицы всей нашей квартиры. А еще он носит фамилию Пупочкин. Смеяться нельзя, сдержанно улыбаться — тоже. Петр Сидорович утверждает, блистая стеклами специально одеваемых по такому случаю очков, что первый Пупочкин упоминался еще в связи с Иваном Грозным. И только заклейменный невежда может этого не знать.

— Доброе утро, — произношу я радостно.

— Доброе, Тонечка, доброе. Кстати, кхе-кхе, Вам звонил молодой приятный человек. И по этому поводу я хочу иметь с Вами отдельную беседу.

— Да? — спрашиваю я внимательно.

— Он мне говорит, «здравствуйте, Петр Сидорович. Нельзя ли Тонечку попросить?», а я вынужден как дипломированный болван что-то отвечать, не зная его имени. Это же трагично! Скажите, как его зовут…

— И как Вы их будете отличать, Петр Сидорович? — невинно спрашиваю я.

— Это еще один вопрос, по поводу которого я бы хотел иметь с Вами беседу. Сколько их, в конце концов?

Вопрос поставлен слишком смело. Я давно не проводила переписи населения и теперь застигнута врасплох. Петр Сидорович яростно мешает кашу.

— Хотите кашу? — спрашивает он наконец.

— Нет, спасибо, — холодно отказываюсь я.

— Ну, ну, Тонечка, не дуйтесь на старика. Идите, я Вас поцелую…

Вот уж лет тринадцать, как я пребываю в глубоком убеждении, что первый Пупочкин состоял при Иване Грозном целовальником.

В коридоре надсадно, требовательно и нахально верещит телефон, вторгаясь в нашу маленькую идиллию. Я тороплюсь к нему со всех ног. Потому что такой звонок может производить только активная энергетика моей подруги Матильды. Ее на самом деле зовут Матильда, что бы вы там ни успели подумать по этому поводу. Она пухлая, аппетитная, поджаристая, с изюминкой и горчинкой — вылитая булочка на ножках. Характер у нее соответственный, и в самых обычных своих проявлениях приравнивается специалистами к стихийным бедствиям.

— Ну! — говорю я в трубку.

— Ага, — доносится оттуда. — Слушай, ты в Африку хочешь?

Поскольку это Матильда, то я не удивляюсь.

— У меня денег нет на поездку.

Трубка возмущена, о чем и дает мне знать сопением и дышанием. Дышание (не путать с дыханием) — это особый вид искусства, в котором «никто не сравнится с Матильдой моей». Говорить ничего не нужно, но собеседник представляет себе сразу всю картину.

— Я не спрашиваю тебя, есть ли у тебя деньги на поездку! наконец снисходит она до объяснений. — Я спрашиваю, заметь даже не на языке, относящемся к группе угро-финских, хочешь ли ты в Африку.

Это она так намекает на мою физическую неспособность освоить венгерский и финский языки. Кучи словарей на моем столе пылятся, как обломки Альп после того, как по ним прошествовали слоны Ганнибала.

— Не хочу, — откликаюсь я после довольно долгого раздумья. А чего я в Африке не видела?

— Мотивировка, — требует Матильда.

Разговор заходит в тупик. Дело в том, что на службе меня ценят и любят. Даже прощают опоздания и прогулы, но чтобы они могли любить и ценить меня дальше, нужно иногда напоминать, как я выгляжу и проявлять те достоинства, которые обеспечивают мне безбедно-беззаботное существование. Сегодня как раз такой день — явления меня народу.

— Мне пора, — говорю я. — Вечером обсудим кандидатуру Африки.

— Но чтобы аргументированно, — туманно произносит Матильда, стремительно удаляясь от трубки.

Двигаясь по направлению к нашей ванной, я встречаю пана Копыхальского. И наша ванная, и пан Копыхальский — это нечто особенное. Причем каждое (нечто) в своем роде. Поскольку --">