Вивиан Азарьевич Итин - Урамбо. Избранные произведения. Том 2

горизонте походило на
светящийся экран титанической лаборатории. Гигантский
палец зодиакального света оставил на нем тающий след. И
волшебной фосфорической лентой горел океан, вспененный винтами парохода.
— Человек, коктэйль!
— All-right.
— А кто эта... мисс, — eh?
_____
Тогда, вместо черных экваториальных ночей, подавляюще внезапных, на шестидесятой параллели совсем исчезла
ночь. Над Петербургом трепетали светлые бирюзовые газы. Беспощадный город, тупой, тяжелый и гениальный, вдруг
превратился в легчайшую феерию Значит, можно мечтать
о несбыточном.
В бессолнечном свете, против призрачных масс крепости и дворца, первокурсник Шеломин нанял у сонного чухонца быстрый ялик. Медленно колебались и падали воды
Невы. Посредине реки Шеломин бросил весла. Была полночь.
Было светло.
В этот день Шеломин сдал свой последний экзамен. В
его сознании светились фиолетовые пучки круксовых трубок, мчались непредставимые электроны, вспыхивал сернистый цинк. Он мечтал о славных открытиях, которые он сделает. Тогда мир становился неожиданно другим, легким и

9

счастливым. И в этот мир, конечно, входила Надя Никольская. Шеломину было 19 лет.
Улицы изнывали людьми. На обратном пути за ним долго шла женщина и, казалось, какой-то настойчивой страстью звучали ее заученные формулы...
«Хорошенький, пойдем со мной!
Мужчина, пойдем спать».
Дома его ждал Петя Правдин, только что кончивший
гимназист, сиявший улыбками и новеньким студенческим
мундиром. Правдин объявил, что завтра будет пикник на
Канонерском острове. Сборный пункт — у курсисточек ОлиТони. Придет Надя.
Правдин остался ночевать. Шеломин кипятил чай над
керосиновой лампой. Ламповое стекло походило на трубку
Крукса, а желтый огонь на волосы Нади, освещенные солнцем. Он видел городской сад, каток, лодку ночью на быстрой реке, всю их длинную любовь, их обещания и грезы.
Как освободить энергию электронов? Чтобы завоевать, надо
работать. Он положил палец в щель приоткрытого ящика
стола и задвинул ящик.
Палец болел, распух; но Шеломин не мог заниматься.
Его глаза были серы и упорны, а губы изогнуты, как обыкновенный, знаменитый, лук амура. Ему хотелось победы
сейчас, немедленно! Сейчас, немедленно хотелось совсем
других стен, чем у его каморки с деревянной кроватью и одним столом.
И так же мучаясь, странно входя в его маленькую судьбу, безумея от ночного сияния Финского залива, плыл Урамбо.
Земля, рождающая жизнь, отогревала свой северный
бок. Слоновьи стада вытаптывали тропические поляны. В
новой клетке Урамбо, на русском пароходе, сумерки белых
ночей. Темная безвыходная страсть скапливалась, жгла титаническое тело, как отрава, брошенная бешеной собаке;
но гипноз однообразия, кто-то беспощадный и хитрый, да-

10

вил, сковывал сердце, заставлял каждый мускул двигаться
медленно, послушно.
Властелин сидел за письменным столом в пижаме, в огромных очках с круглой черепаховой оправой. В эту последнюю ночь пути на море он вновь просматривал свои бумаги, отщелкивая фунты и шиллинги на маленьких счетах
из слоновой кости. Лицо его, обыкновенно добродушное,
круглое, вызывавшее улыбку, теперь было серьезно и вдохновенно. Теперь он был частью силы, правящей миром. Теперь он мог вызвать уважение, преданность или ненависть.
Около трех утра м-р Грэди сказал: «All right» и захлопнул записную книжку. Он с удовольствием зевнул и пошел
спать, прополоскав рот и горло патентованной жидкостью,
уничтожающей дурной запах во рту.

2. Коперник.
Шарманщик крутил в колодце проходного двора свой
несложный громкий репертуар. Шеломин, назначенный
кассиром, дал ему целый полтинник и студенты, построившись, двинулись с маршем «Тоска по родине» впереди.
Бывший классный наставник Пети Правдина в ужасе
соскочил с тротуара. Петя Правдин трепетал. Это была революция. Верх у шарманки ситцевый, красный.
Вдруг марш взвизгнул, оборвался, квадратный кумач помчался назад, в панике разбивая ряды. С фронта величественно подходил фараон. Революция кончилась. Этика Пети
Правдина, лишенная классного наставника, получила более
солидную поддержку.
Впрочем, фараон был занят и, зажав рубль, великодушно разрешил шарманщику удирать. Посредине улицы стоял
катафалк, окруженный толпой. Черный рабочий кричал белому факельщику:
— Сукин сын, раз сказано бастовать, какое право имеешь
работать!
Дамы в трауре --">