Виталий Забирко - Жил-был кудесник

из-за просроченных платежей.

Я открыл дверь и сразу узнал Татьяну. Время почти не коснулось её. Такая же по-девичьи стройная, разве что тёмно-серые глаза, в которые я когда-то так любил окунаться, поблёкли и приобрели стальной цвет, утратив загадочную глубину. Впрочем, может быть во всём виноват тусклый свет лампочки в коридоре. Рядом с Татьяной стояла бесформенная женщина с равнодушным пустым взглядом. Но её я отметил мельком, не отрывая глаз от Татьяны.

— Здравствуй, — сказал я пересохшим горлом.

— Здравствуй, Валентин, — также изменившимся голосом сказала Татьяна. В её глазах читалось, что время поработало надо мной гораздо усерднее, чем над ней. Брюшко, морщины на лице, седые космы поредевших волос…

— Это моя дочь, Елена, — кивнула Татьяна в сторону бесформенной женщины.

Дочь удостоила меня равнодушным неподвижным взглядом. Как таракана. Удивительно, до чего полнота старит. Можно подумать, что они с матерью ровесницы.

— Так что же мы стоим? — взял я инициативу в свои руки. — Заходите.

Елена пошла на меня танком, и я едва успел посторониться. Иначе, как мне показалось, она бы преодолела меня словно бруствер окопа.

Татьяна замялась.

— Заходи и ты, — усмехнулся я.

— Извини, там внизу такси… А водитель наших купонов не берёт.

— Понятно, — кивнул я. — Заходи, а я пойду расплачусь.

Во дворе стоял новенький пикап чистейших инородных кровей. Хозяева таких машин не подрабатывают по ночам. Видно, шофёр, тайком от хозяина, вёл свой бизнес.

— Сколько? — заглянул я в открытую дверцу.

— Две, — нагло буркнул шофёр.

Я протянул ему последнюю десятитысячную.

— Хватит с тебя, — столь же нагло отрезал я.

Шофёр поднёс купюру к приборной доске. Свет в салоне он предусмотрительно не зажигал.

— Но! — возмутился он. — Договаривались за двадцать!

— А ветровое стекло от жадности не лопнет? — вкрадчиво спросил я. Как я понимаю, машина-то не твоя?

— Но!.. — по-дурному взревел шофёр и полез под сидение за монтировкой.

— Парень, не шали, — тихо сказал я и засунул руку в пустой карман. Я разрешаю тебе сказать только спасибо.

— Мать твою… — зло выдохнул шофёр и рванул инопородный пикап с места в карьер. Подстегнуть «кобылу» своим «но» он забыл.

«Вот так вот, — с грустью подумал я. — Проходили мы в школе, что при капитализме homo homini lupus est^[2].

Кажется, lupus из меня начинает получаться…»

Елена встретила меня угрюмым злым взглядом. И хотя сидела она на краешке стула, казалось бы, как подобает стеснительной гостье, тем не менее, вся её поза выражала основательность и монументальность. Подобно скифской бабе.

— А где вещи? — наконец услышал я её голос. Голос оказался под стать фигуре — глухой, низкий, неприятный.

— Вещи? — не понимая в чём дело, я недоумённо вскинул брови.

— Чемодан! — почти истерически взорвалась Елена. — Мы его оставили в машине в залог!

«Так почему не предупредили?» — чуть было не вырвалось у меня, но я сдержался и сконфуженно развёл руками. Чересчур много я возомнил о себе. Какой там из меня lupus! Так, щенок…

Татьяна, сидевшая, устало откинувшись на спинку софы, только вздохнула.

— Бог с ним, с чемоданом, дочка, — сказала она. — Счастье, что из Россиянска живыми выбрались…

К моему удивлению Елена промолчала. Но одарила меня настолько тяжёлым взглядом, что я почувствовал себя размазанным по стене. Манной кашей. Кажется, так как-то в сердцах назвала меня Татьяна в далёкие дни юности. Не размазнёй, а именно манной кашей.

— Соорудить что поесть? — спросил я, но тут же, прикусив язык, выругался про себя. В холодильнике кроме обветренного куска колбасы для кошки ничего не было. Я мог предложить разве что пачку вермишели, выкупленную по талону за прошлый квартал. Хранил я её как зеницу ока на чёрный день. Конечно, вермишель я бы сварил — но с чем её подать? Полагающуюся мне пачку маргарина, также выделяемую по талонам раз в квартал, я так и не смог приобрести. Что поделаешь — талоны не карточки, а Сизомордин не Сталин. Не расстреливают сейчас торгашей, если талоны не отовариваются.

— Спасибо, но есть не хочется, — сказала Татьяна. — Мы бы поспали. Трое суток в пути…

— Тогда — чаю, — безапелляционно заявил я. — С дороги надо чего-то горячего. Сейчас заварю. А вы пока располагайтесь. Софу раздвиньте. Постель — в шкафу.

— А он спать где будет? — недовольным фальцетом резко спросила у матери --">