Валентина Николаевна Журавлева - Голубая планета

где-то сзади раздается покашливание и веселый голос Шатова:

- Ну как, коллега, светопреставление еще не началось?

Два последних месяца нас преследовали неудачи. Случайный метеор разбил солнечную батареюс этого времени мы жили в полумраке. Отчаянно капризничали навигационные приборы. По нескольку раз Б лень тревожно выла сирена барографа, предупреждая, что где-то происходит утечка воздуха. В общем все это было закономерно. "Стрела" вынесла намного больше, чем предусматривали ее конструкторы.

Но мы продержались бы еще несколько месяцев. Случилось непоправимое. В трех топливных отсечках начала повышаться температура. Сжиженный атомарный водород быстро разогревался. Это означало, что атомы водорода соединяются в молекулы, выделяя тепловую энергию. Реакция ускорялась, превращаясь в цепную. Поглядывая на шкалу топливного термометра, Шатов декламировал:

Я побывал на самом дне глубин.

Взлетал к Сатурну. Нет таких кручин,

Нет тех сетей, чтоб я не мог распутать...

И мрачно добавлял:

- Впрочем, есть. С весьма прозаическим названием - экзотермическая рекомбинация атомарного водорода.

Мы перепробовали все: интенсивное охлаждение, добавки стабилизаторов, облучение ультразвуком. Но температура топлива повышалась. Грозил взрыв.

И тогда Шатов принял единственно возможное решение. Мы включили топливные насосы и опорожнили три отсека из пяти оставшихся. Это было сделано вовремя. За "Стрелой" вспыхнул гигантский газовый шлейф, причудливо отсвечивающий изумрудно-оранжевыми полосами.

О возвращении на Землю нечего было и думать. После многочасового спора, вконец загнав вычислительную машину, мы отыскали экономическую траекторию, ведущую к Марсу, ближайшей планете.

- Марс - это люди, это настоящая тяжесть, это музыка, это настоящие земные котлеты и настоящее земное пиво, - говорил Шатов, поднимая флягу с настойкой хлореллы. - "В честь Марса - кубок, алый наш тюльпан..." Так или почти так сказал старик Омар...

Однажды Шатов разбудил меня ночью (соблюдая традицию, мы вели счет времени по Москве).

- Быстренько надевайте комбинезон, штурман. Я вам кое-что покажу.

Шатов говорил тихо, почти шепотом. Меня мгновенно охватило тревожное ощущение близкой опасности.

Мы прошли в центральный пост. Шатов включил пневматический пускатель, и металлические шторы нижнего иллюминатора начали медленно раздвигаться.

Этот иллюминатор мы не открывали почти с самого отлета. Зрелище звездной бездны под ногами не из приятных. К нему нельзя привыкнуть.

Шторы медленно раздвинулись. В провале иллюминатора появилось черное небо и большой серп Марса. Но на этом серпе не было ничего: ни привычной сетки каналов, ни темно-синих "морей" - низменностей, заросших марсианским кустарником ареситой, ни желто-красных пустынь. Громадный, занимавший четверть неба Марс был подернут плотной голубой дымкой.

- Ну, штурман, что вы скажете? - вполголоса спросил Шатов. - Не кажется ли вам, что мы открыли новую планету?

Я попытался найти реальное объяснение. Погрешности в оптической системе иллюминатора? Но звезды были видны очень ясно. Песчаные бури на Марсе? Но они никогда не захватывают всю планету, от полюса до полюса. Какое-нибудь электрическое явление в атмосфере Марса, например полярные сияния? Но они не могут быть такими интенсивными.

Ни одно из моих предположений не выдерживало критики. Шатов иронически декламировал Омара Хайяма:

Что там, за ветхой занавеской тьмы?

В гаданиях запутались умы...

Когда же с треском рухнет занавеска,

Увидим все, как ошибались мы.

Впоследствии я часто вспоминал это четверостишие. Оно оказалось пророческим. Но кто мог знать, что впереди нас ожидает самое большое испытание?

Склонившись над иллюминатором, мы долго смотрели на загадочный голубоватый серп.

"Стрела" подходила к Марсу с неосвещенной стороны. В последующие трое суток уже нельзя было наблюдать Марс. Но с того момента, как мы увидели узкий голубоватый серп, нас уже не покидало острое чувство близкой и неотвратимой опасности. Повидимому, сказывалось громадное нервное напряжение от восемнадцатимесячного полета. Мы стали раздражительными, неразговорчивыми. Во время дежурств в центральном посту я наглухо закрывал смотровые щели: вид черного неба с немигающими, словно нарисованными звездами вызывал у меня щемящую тоску.

Последние сутки перед посадкой мы почти не спали. Раздражительность внезапно сменилась --">