Андрей Алексеевич Кокоулин - Будем жить

люком и цепляет на него уже заряженный скафандр.

У него нет военной подпрограммы, он хоть и универсальный, но готовился, в основном, для исследовательских, поисково-спасательных и ремонтных работ. Плюс приоритеты.

Поэтому когда в пробоину заползает толстая, черная двухметровая "колбаса", вся в шестигранных чешуйках, он не видит в ней опасности.

А потом становится поздно.

Я не знаю, чем в него выстрелила "колбаса". Чем она в нас выстрелила. Но это снова похоже на смерть. На третью, наверное, по счету.

Мозг у "Муравья" вырубается начисто.

Он хлопается на брюхо, разбросав лапы в стороны. Плоская голова выворачивается, упирая лобовой окуляр в крановую балку. Левый манипулятор в остаточном электрическом спазме скребет настил палубы.

Меня трясет, меня раздергивает на ощущения и сны, кажется, свет звезд проносится сквозь меня, бомбардируя фотонами.

Как светло!

Прежде, чем отключиться, я замечаю будто бы в любопытстве изогнувшуюся надо мной "колбасу". Она посверкивает чешуйками.

Тварь…

Нет меня, нет меня, нет меня.

Сознание возвращается вместе с тенями, медленно бредущими мимо к трюму. Тени черны, но поблескивают крапинами.

Карпинский ме… Отставить!

Память, как саморазворачивающийся архив, обрушивается на меня. Эвакуация, прыжок, "Муравей", Рылов, карантин.

"Колбаса"!

Нас подбили таэтвали, и теперь они здесь, на корабле!

Так. Мне плохо, мне больно, но границ уже нет. Я могу мыслить связно, а не убогими повторяющимися обрывками. Связ-но.

Мозг "Муравья" девственно чист. Сенсоры молчат.

А я? Я же жив. Каким образом? Система, это оператор. Есть кто-нибудь? Ответьте оператору. Я — Бессонов.

Глухо.

Усилием воли я давлю приступ паники. План действий, план действий… Мантра повторения позволяет сконцентрироваться.

План. По пунктам.

Анализ обстановки: критическая. Таэтвали на палубе. Что им нужно? Мы друг друга совсем не знаем. Их космос и наш почти не соприкасаются.

Крупных конфликтов у нас не было, хотя корабли и зонды в нейтральных секторах пропадали. Около двух десятков, насколько я помню.

Но по нам-то…

Стоп. По нам грамотно влупили. Челнок наш они еще на планете изучили, мы же под их кляксами и монтировались, подкараулили у точки выхода из прыжка, совершенно типовой, часто используемой, с разбросом в десять тысяч километров — и, пожалуйста, эвакотранспорт пропал без вести.

Забавно.

Получается, все из-за челнока? Или из-за того, что в челноке?

Ах, идиот!

Мне хочется постучать кулаком себе по лбу. Жалко, не могу. Дети, идиот, дети. Триста без малого человек. Материал для изучения. Игрушки для опытов.

Взрослые им, видимо, не нужны, раз нас…

Ладно, обрываю я мысль, с этим ясно. Дети. Что я могу? Могу ли я хоть что-то, запертый в мертвом "Муравье"?

Посмотреть бы на уродов визуально.

Крановая балка в окуляре раздражает. Свет вспыхивает и гаснет. Затем мне кажется, что в свете начинают присутствовать тревожные нотки трюмного аварийного.

Сволочи. Добрались.

Спокойно, Бессонов, спокойно. План. Возможности. Есть ли хоть какие-то?

Я изучаю "Муравья", я нахожу какие-то отголоски системы, ее эхо, бесполезные крупицы команд, мусор и ошметки, я бьюсь с вводом-выводом, я пытаюсь восстановить самые простые понятийные связи, самый функционал, но скоро понимаю — не получится.

Быстро — не получится. Если вообще не.

Но как-то же выходило управлять! Пусть на интуитиве, пусть подпрограммы подхватывали и преобразовывали…

Зараза!

"Муравей", миленький, шепчу я, а давай мы пошевелимся, давай мы голову нашу, плоскую, неразумную, в сторону створа повернем. Ну же!

Я напрягаюсь, как напрягался, втаскивая на борт ящики с оборудованием. С одной стороны я, с другой — Фукуока. Девяносто килограмм ящик.

И — раз!

Где-то что-то в "Муравье" тоненько взвизгивает.

Я везде, я всюду, я жилы и провода, я ток и топливные реакции. Я же могу! Я — человек, пусть мертвый, пусть, но чтобы сдаваться?

Система — ок, внушаю себе я, движители — ок, корпус — ок, сенсоры…

Я делаю несколько безрезультатных попыток. "Муравей" почти не отзывается, за исключением шевелений сервоприводов, окуляр все также смотрит вверх.

Сволочи! Гады!

Хорошо, думаю я, пойдем по-другому. Я — "Муравей". У меня восемь лап и два манипулятора, пластисталевое брюхо и полиуглеродное все остальное.

Я — не человек.

Я пытаюсь ощутить себя многоногим, приземистым --">