Роджер Джозеф Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 10

окончательно. — Что, если ты никогда не станешь старше?

Я куснул губу:

— Должен, рано или поздно.

— А если поздно? Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты был без возраста.

— Ты проживешь до ста пятидесяти. Есть специальные средства Ж. С. Ты будешь их принимать.

— Но они не оставят меня молодой, вроде тебя.

— На самом деле я не молод. Я родился старым. Это тоже не помогло. Она начала плакать.

— Впереди еще столько лет, — напомнил я ей. — Кто знает, что за это время может случиться?

После этих слов она еще пуще заплакала.

Я всегда живу по воле импульса. С головой у меня, в общем, все в порядке, но получается, что, как правило, я начинаю соображать только после того, как что-нибудь ляпну и дальнейший разговор уже теряет смысл.

Вот одна из причин, почему я имею штат компетентных сотрудников, хорошую радиосвязь и пасусь себе на лужайке большую часть времени.

Однако есть вещи, которые никому не препоручишь.

Поэтому я сказал:

— Послушай, тебя ведь тоже не обошло Горючее Вещество. Я только через сорок лет понял, что мне не сорок. Может, то же самое и с тобой. И я просто соседский малыш…

— Ты что-нибудь знаешь о других подобных случаях?

— Ну, если…

— Не знаешь.

— Не знаю. Помню, тогда я снова испытал желание оказаться на борту корабля. Не на большом великолепном судне, а просто на моей старой посудине «Золотой Идол», прямо там, в бухте. Помню, Мне захотелось снова привести его в гавань и увидеть в тот первый сверкающий миг там Кассандру, и чтобы можно было начать все сначала — и то ли рассказать ей сразу же обо всем, то ли пробиться назад, сквозь уходящее время, и держать язык за зубами по поводу своих лет.

Это была неплохая идея, но, черт возьми, медовый месяц уже закончился.

Я подождал, пока она перестанет плакать и я снова почувствую на себе ее взгляд. Затем я еще немного подождал.

— Ну как? — спросил я наконец.

— Нормально, спасибо.

Я нашел ее вялую руку и поднес к губам.

— Родос, перстами дарящий, — тихо выдохнул я, и она сказала:

— Может, это хорошо, что ты уезжаешь, — не насовсем же…

И бриз, срывавший пар с кофейных чашек, снова явился, влажный, покрывающий нас гусиной кожей и вызывающий дрожь то ли в ее, то ли в моей руке — точно не знаю. Он встряхивал и листья, и они роняли росу на наши головы.

— А ты не преувеличиваешь специально для меня свой возраст? Хотя бы немножко?

Тон ее голоса предполагал, что самым разумным будет с нею согласиться. Поэтому я ответил со всей убедительностью:

— Да.

В ответ она улыбнулась, в какой-то мере снова уверовав в мою человеческую природу. Ха!

Так мы там и сидели, держась за руки и глядя на пробуждение дня. Вдруг она начала напевать. Это была грустная песня, рожденная много веков назад. Баллада. В ней рассказывалось о молодом борце по имени Фемокл, борце, который ни разу не терпел поражения. Так что, само собой, он решил, что он величайший борец на земле. В конце концов Фемокл бросил свой вызов с вершины горы, и, так как оттуда до жилища богов было недалеко, они быстро откликнулись: на следующий же день на спине огромной дикой собаки, покрытой железом, в город въехал мальчик-калека. Они боролись три дня и три ночи, Фемокл и мальчик, и на четвертый день мальчик переломил молодому борцу хребет и оставил его там, в поле. И где проливалась кровь его, там вырастал strigefleur, как называет его Эммет, цветок-вампир, который, не имея корня, стелется, крадется в ночи, ища утраченный дух павшего победителя в крови его жертв. Но дух Фемокла покинул землю, и цветам этим вечно красться и искать. Проще, чем у Эсхила, но и мы ведь проще, чем были когда-то, особенно обитатели Материка. Кроме того, на самом деле все происходило вовсе не так.

— Почему у тебя слезы? — вдруг спросила она меня.

— Я подумал об изображении на щите Ахиллеса и о том, как это ужасно — быть образованным существом. И это не слезы. Это на меня с листьев капает.

— Я сделаю еще кофе.

Пока она возилась, я вымыл чашки и сказал, чтобы она позаботилась об «Идоле» и чтобы поставила корабль в сухой док, если я пришлю за ней. Она пообещала.

Солнце еще выше забралось в небо, и вскоре со двора старого Алдониса, гробовщика, стал доноситься стук молотка. Проснулись цикламены, и в дуновениях бриза долетал с полей их аромат. В небе высоко над головой, словно темное предзнаменование, скользила по направлению к материку летуче-паучья мышь. Я --">