Стенли Вейнбаум - Идеал

Стэнли Вейнбаум Идеал

— Уже скоро это создание моего разума заговорит и откроет нам все тайны мироздания, — объявил Роджер Бэкон, ласково поглаживая стоящий перед ним на пьедестале железный череп.

— Но как может заговорить железо, святой отец? — спросил изумленный послушник.

— Благодаря разуму человеческому, коий есть лишь искра разума Господня, — отвечал францисканец. — Благочестивый и мудрый человек обращает искусство Дьявола на Божью пользу и таким образом посрамляет врага нашего. Но чу! Звонят к вечерне! Plena gratia ave Virgo^[1].

Но дни сменяли дни, а череп так и не заговорил. Железные губы молчали, железные глазницы оставались тусклыми. Но однажды, когда Роджер сочинял письмо к Дунсу Скотту в дальнюю колонию, в маленькой келье неожиданно зазвучал надтреснутый, хрипловатый, нечеловеческий голос.

— Время есть! — произнес череп, лязгая челюстью.

— В самом деле, время есть, — ничуть не удивившись, ответил doctor mirabilis^[2]. — Ведь не будь времени, ничто в мироздании не могло бы свершаться…

— Время было! — воскликнул череп.

— И в самом деле, время было, — согласился монах. — Ведь время — это воздух для событий. Материя существует в пространстве, а события — во времени.

— Время прошло! — прогудел череп голосом, глубоким, как церковные колокола, — и разбился на десять тысяч кусков.

— Это предание, — провозгласил старый Гаскел ван Мандерпутц, захлопывая книгу, — и натолкнуло меня на идею сегодняшнего эксперимента. Надеюсь, Диксон, ты далек от мысли, что Бэкон был средневековым мракобесом вроде того пражского раввина, создателя Голема. — Голландец погрозил мне своим длинным пальцем. — Нет! Роджер Бэкон был великим естествоиспытателем: он зажег факел, который его однофамилец Фрэнсис Бэкон подхватил четыре столетия спустя и который теперь вновь зажигает ван Мандерпутц.

Я почувствовал замешательство и легкий страх, совсем как послушник в легенде.

— Я даже не побоюсь сказать, — продолжал профессор, — что Роджер Бэкон — это ван Мандерпутц тринадцатого века, а ван Мандерпутц — это Роджер Бэкон двадцать первого столетия. Его Opus Majus, Opus Minus и Opus Tertium^[3]…

— В этих трудах вы нашли описание своего робота? — я указал на неуклюжий механизм, который стоял в углу лаборатории.

— Не перебивай! — рявкнул ван Мандерпутц. — Я буду…

В этот момент массивная металлическая фигура произнесла нечто вроде: «А-а-г-расп!» — и, высоко подняв руки, шагнула к окну.

— Что за черт! — воскликнул я.

— Должно быть, по переулку проехала машина, — равнодушно пояснил ван Мандерпутц. — Так, значит, как я говорил, Роджер Бэкон…

Я перестал слушать, сохраняя при этом на лице выражение полнейшей заинтересованности. Мне это было нетрудно, как-никак я уже несколько лет был студентом самоуверенного голландца. Пожирая профессора глазами, я думал вовсе не о мертвом Бэконе, а о весьма живой и теплой Типс Альве. Вы наверняка знаете этого маленького белокурого чертенка, который выкидывает антраша на телеэкране вместе с толпой не менее темпераментных девиц из Бразилии. Хористочки, танцовщицы и телевизионные звезды — это моя слабость; возможно, какая-нибудь моя прапрабабушка тоже была из таких.

Сам-то я, — увы! — от театра далек. Я — Ричард Уэллс — сын и наследник Н.Дж. Уэллса, владельца корпорации нестандартной инженерии. Предполагается, что я и сам инженер; но как бы в творческом отпуске, потому что отец и на дюйм не подпускает меня к работе. Еще бы, он у нас человек-хронометр, а я неизбежно опаздываю — всегда и повсюду. Он считает, что я — проклятый вольнодумец и якобинец, хотя на самом деле я всего-навсего постромантик.

Старик Н.Дж. также возражает против моей склонности к дамам с творческой жилкой, а потому периодически грозится урезать мое содержание (так называемое жалованье).

Таков я. А это — мой профессор физики, глава отделения новой физики в Нью-Йоркском университете, человек гениальный, но немного эксцентричный. Кстати, он только что закончил речь.

— Таковы основные положения, — произнес ван Мандерпутц.

— А? Ох, разумеется! Но какое отношение имеет к этому ваш ухмыляющийся робот?

Он побагровел:

— Да я же только что все объяснил! Идиот! Кретин! Мечтать, когда говорит ван Мандерпутц! Убирайся! Вон отсюда!

Я и убрался. Все равно было уже поздно, так поздно, что назавтра я проспал дольше обычного и получил очередную --">