Николай Александрович Желунов - Заглянувший за край. Ковчег смерти

километров махина «Оправдывающего» на высокой орбите над Камеем, точеные башенки радаров, черные жерла тепловых аннигиляторов вдоль бортов. И — растерянные, неохотно покидающие корабль колонисты. Для этих людей жизнь на межзвездном ковчеге с его замкнутым биологическим циклом, электрическим солнцем и строгим регламентом потребления была единственно понятной и комфортной. Такую жизнь вели поколения их предков, начиная с тех, кто в незапамятные времена поднялся на борт «Оправдывающего надежды» на родине человечества.

Может быть, эта привычка жить изолированно и стала спустя века причиной охлаждения отношений между соседями? Или богатый ресурсами Камей вызывал зависть у кулхусцев? Сейчас уже и не вспомнить, с чего началась вражда, погубившая столько людей с обеих сторон. Несколько последних десятилетий длился шаткий мир, но как выяснилось, высшие чины кулхусской армии такое положение дел не устраивает — и я стал первой жертвой нового витка конфликта.

Вращение капсулы разворачивало меня лицом то к одной планете, то к другой, и в размышлениях об их судьбах я незаметно соскользнул в сон. Проснулся я только при звуках поднимающейся по трубке воды, с жадностью напился, и затем снова погрузился в черное забытье без сновидений, измотанный нервной горячкой.

Следующие дни стали настоящим испытанием для моего рассудка. Я говорю: дни — ибо не знаю, как именовать то мрачное существование вне времени без малейшей возможности измерить его ход. Я пробовал считать в уме секунды, складывая их в минуты и часы, но неизменно сбивался, кроме того, я не мог фиксировать отсчитанное. Полный оборот капсулы вокруг своей оси мог бы стать неким эталоном для этого, но после трех попыток подсчитать время оборота у меня получились слишком разные результаты: 1 час 57 минут, 2 часа 22 минуты и 3 часа 12 минут. Не думаю, что капсула совершала полный оборот за разное количество времени, просто сложно выдержать одинаковую скорость при счете в уме. Отчаявшись зафиксировать точный промежуток времени, за который Кассандра появлялась точно перед глазами, я решил, что единственным выходом будет взять за эталон среднее арифметическое, то есть около двух с половиной часов, но тут сообразил, что не могу следить за вращением капсулы во сне, и махнул на эту затею рукой. Мысленно я стал называть периоды бодрствования днями, а периоды сна — ночами, хотя и понимал, что это неверно. Здесь всё время была ночь, холодная, равнодушная, мертвая — словно тьма в глазницах черепа. Звезды были живыми, но такими далекими и недоступными, что казались только прекрасным, но лишенным смысла рисунком безумного художника на необъятном черном холсте. Чтобы подбодрить себя, я попытался петь, но звук собственного голоса в этом космическом склепе показался мне хриплым и необъяснимо пугающим, и я замолчал. Система снабжения работала без сбоев, но студенистая полужидкая субстанция, служившая мне пищей, быстро переваривалась, и постоянное чувство легкого голода не оставляло меня. Дважды я улавливал краем глаза какое-то быстрое движение во мраке снаружи, но не успевал ничего рассмотреть. Возможно, то были метеориты или астероиды, или другие космические тела, а может быть — только галлюцинации, видения, порожденные усталостью от бесконечного созерцания бездны. Страх перед этой бездной, перед чудовищным ледяным водоворотом над головой становился временами таким сильным, что я не мог сдержать дрожь, я без устали посылал проклятия своим палачам, выбравшим такой жестокий вид казни. Не смерть страшила меня — о, нет — но эта загадочная холодная пустота, небытие, вечно мертвый покой, которого никогда не касалась рука Создателя. Я хладнокровно обдумывал способы покончить с собой, но единственный доступный вариант — голодовку — отверг: если б я отказался есть, мне пришлось бы терпеть в моей крошечной камере смрад разлагающейся пищи. Я завидовал приговоренным к расстрелу или к смерти на электрическом стуле — такая казнь казалась мне даже гуманной, счастливчиков, удостоенных её, ждал краткий миг мучений, а после — упокоение, мне же выпала почти вечность в ледяном безумии, одиночество и неподвижность в жутком стеклянном плену.

В один из долгих унылых периодов бодрствования я сделал открытие, давшее ответ на терзавший меня вопрос — почему кулхусские мятежники позаботились о том, чтобы я не сразу погиб в космосе. Открытие наполнило меня еще большим презрением и --">