Владимир Анатольевич Кузнецов - Алхимик

коньяк, — пожимает он плечами. — А вообще правильно, что ты эту игру таки сделал…

— Ещё не сделал, — возражает ему Эд. Просперо отмахивается.

— Сделал-сделал. Оттарабаним парад, а дальше игроки уже сами разберутся. Правила толковые, люди адекватные, все вопросы решили…

— Как по взносам? В нули вышли? — Сол задумчиво крутит в руках мобильник, словно собираясь кому-то звонить.

— Ага, — ухмыляется Просперо. Это их старая шутка. Уже много лет под мудрым еврейским руководством игры приносят им стабильный, пусть и не большой (в пересчёте на затраченное время) доход. В этот раз договаривались, что доход пойдет Алине. Точнее, на уход за Алиной.

Вова разливает по стаканам вторую порцию, достаёт из сумки лимон. Клацает выкидной нож, слегка похрустывает под отточенным лезвием желтая корка.

— Алина была бы рада. Жалко, что она всего этого не видит.

— Кто знает? — Эд выпивает, подхватывает пальцами лимонный кружок, — Знаешь, она мне много рассказывала про этот город. Она ведь его не придумала. Ну, не совсем придумала.

— Это как?

— Алина не хотела, чтобы кто-то знал. Она говорила, что ей всё время снится один и тот же сон. Вернее, сны разные, но все происходят в одном городе, в Олдноне. Она даже карту его мне рисовала, рассказывала, где была и что видела.

Просперо задумчиво трёт подбородок. Это не мешает ему налить по третьей.

— Хочешь сказать, что ей это всё приснилось?

— Точно, — Эд берёт стакан, держит в руке. — Несколько лет подряд, еще до нашего знакомства. Каждую ночь — один и тот же город.

— Ничего себе.

— Я сначала не верил. Сначала. А потом, когда Алина стала по утрам пересказывать мне свои сны, поверил. И как по-другому? Она меня никогда не обманывала. Смолчать могла, а соврать — нет.

Сол выпивает. Теперь он смотрит куда-то сквозь Просперо, взгляд становится застывший. Он не может прогнать это странное оцепенение.

— Знаешь, а я ведь предчувствовал. Перед тем как всё случилось. Её сны, они стали особенно яркими… Алина стала долго спать, ложилась очень рано. Мне иногда даже казалось, что она торопится туда, что ей тут скучно, неуютно. Ну, я себя успокаивал… Теперь думаю — зря.

— Перестань, — Просперо выпивает свою порцию, спешно закусывает. — Ты не мог знать. А даже если бы знал?

Эд переводит на него потяжелевший взгляд.

— Сейчас я знаю только то, что моя жена провела уже тринадцать месяцев в состоянии чуть лучше комы. Не кома — летаргия. Неизвестно что хуже. Когда я утром разбудить её не смог, скорую вызвал… Эти придурки начали мне рассказывать, что Алина истеричка и всё это — последствия стресса. Говорили, что через час-полтора сама проснётся. А потом просто развернулись и уехали.

— Ублюдки, — кривится Просперо. — Весь институт балду пинали, потом пришли людей лечить. Точнее, лекарства выписывать подороже, за аптечные откаты.

— На скоряке откатов не получают, — качает головой Сол. — Там есть хорошие люди, но работа такая, что черствеешь быстро. Всё по фигу становится.

Они пару минут молчат, глядя на столик с остатками лимона и бутылкой, в которой на самом дне ещё осталось на два пальца коньяка. За стенами домика разогретый алкоголем хор нестройно выкрикивает какую-то народную ролевую. Сквозь хриплое пение слышен вистл, с трудом попадающий в неровный ритм гитары. Первая ночь — одна из лучших на игре. Это ночь предвкушения, когда вместо игры в голове иллюзия, волшебный мир, в который вот-вот нырнёшь, как в тёмный омут. Это потом всё становится на свои места и идет по привычной колее до самого конца. А в первую ночь ещё кажется, что всё будет по-другому. По-настоящему.

— Скучаешь без неё? — спрашивает Просперо. Эд смотрит на него, не торопясь отвечать.

— Сначала… Сначала было непонятно. Думал, что Алина вот-вот очнется, ждал. Потом как-то втянулся. Прочитал, что в летаргии человек все слышит. Стал с ней разговаривать. Первые месяца четыре. Потом устал. Знаешь, я не могу разговаривать с трупом. Стыдно, — Сол качает головой. — Последние три месяца я ей читаю по вечерам. А днём, пока на работе, заряжаю аудио-книги.

Просперо разливает остатки коньяка. Опустевшая бутылка уходит под стол. Пение за окном затихает, хор разбивается на десяток громких голосов, бодрых, но уже слегка неуверенных. Душный летний вечер постепенно уступает прохладной ночи. Мошки кружатся вокруг лампы, комары, наглые и многочисленные, атакуют --">