Элизабет Бир - Две мечты

экзамены, вроде нее, и с окрашенных индиго рук тех, кто подобных амбиций лишен, и с нетатуированных пальцев ремесленников, заполнивших базар. Монетки перетекали в расцвеченные хной ладони торговцев, с характерной раскачивающейся походкой моряков. Под их шагами мостовая гудела, и гулкое эхо отдавалось в пустом пространстве между дощатым настилом и водой.

От дренажных систем и дамб не было никакого толку; в этой части мира воды оказалось слишком много, чтобы попытки отгородиться от нее принесли хоть какой-нибудь результат. Оказалось, что под этим городом нет никакой надежной почвы, некуда вбить сваи, чтобы строиться. Но из такого города, как Новый Орлеан, парализующего человеческое воображение, просто так не уходят. Поэтому его разрозненные части всего лишь пустили плавать по поверхности Мексиканского залива, свободно катящего волны под городскими мостовыми.

Всего лишь.

Лайтеры приводили караваны в озеро Пончатрэйн и уходили снова, на твердую землю слишком тяжелые корабли сесть не могли. Они жадно всасывали солоноватую воду через водозаборники в днище, разделяли ее на водород, кислород, соль, микроэлементы и чистую питьевую воду. Притащив один караван судов, сразу подцепляли следующий; выходили в море, поднимались в небо, и так снова и снова, бесчисленное количество раз.

Иногда им требовались техники и квалифицированные рабочие. Из касты неквалифицированных рабочих, касты живущих на пособие, таких не брали. У них были ладони цвета индиго, как у тех, кто в старину вкалывал на джинсовых фабриках. Не брали преступников, с руками черного цвета. И никогда не брали художников.

Стоя под навесом, Пэйшенс наблюдала за смышлеными, молью траченными крысами, которые сновали по своим делам по всему рынку. Нанокожа моментально впитывала выступающий пот. Показались огни следующего лайтера. Она бережно прижала к груди ноющую кисть, ручки заметно потяжелевшей сетчатой сумки глубоко врезались в правое запястье. Дальше тянуть время невозможно.

— Лучше бы мальчику быть дома в постели, — произнесла она, ни к кому не обращаясь. Повернулась и направилась домой.

Постель Хавьера оказалась пуста, простыни намокли от дождя, лившего через открытое окно. Вцепившись в раму правой рукой, неловко потянула вниз; ее квартира находилась в доме, которому было несколько сотен лет. Пэйшенс расправила занавеску, и тут раздался звонок видеофона.

Хайве притиснулся к причудливо изогнутому борту буксира, прижав обе ладони к многосантиметровому слою прозрачного кристаллопласта. Обшивка глухо гудела под его руками, где-то там, в глубине, помпы толчками качали воду в резервуары, будто билось сердце. Здесь рабочие, суетившиеся на корме, открепляя груз от буксира, не могли видеть Хайве и его примитивное суденышко.

— Мэд, ты меня слышишь?

Сквозь треск помех послышался голос друга, дрожащий от возбуждения:

— Слышу. Ты там?

— Ага. Сейчас я его прижгу. Следи, как бы не нагрянул патрульный катер.

— Ты ставишь и мое имя, помнишь?!

— Я тебя когда-нибудь обманывал?! Будь спокоен. Я поставлю оба имени, и мое, и твое, а ты разукрасишь следующего и тоже подпишешь от нас обоих. Только представь, сколько народу его увидит. По всей Галактике. Это покруче открытия галереи!

Мэд не ответил, но Хайве знал, что тот лежит в луже на дне своей шлюпки сразу за цепочкой огней разметки, мерцающих сквозь дождь. Следит за патрульными катерами.

Дождь осложнял дело. Хайве предстояло прикрепить купол к борту буксира. После этого он перестанет что-либо видеть и, став легкой добычей, сможет полагаться только на то, что Мэд что-то разглядит сквозь пелену дождя. А еще испарения растворителя. Значит, придется настроить купол на максимальную проницаемость, чтобы не растворить собственные глаза.

Выбора нет. Искусство должно осуществиться. Искусство отправится в полет. Черная нанопалатка раскрылась над ним, края купола прилипли к корпусу судна. Дождь перестал барабанить по волосам и плечам, как в тот момент, когда над ним пролетал караван, и Хайве принялся орудовать влагоснимателем. Поверхность должна быть сухой, так что, похоже, придется работать по частям. Это займет больше времени.

— Мэд, ты там?

— На берегу чисто. Ты что матери сказал, чтобы отпустила?

— Ничего. — Работая, он жевал щеку изнутри. — Можно было сказать, что хочу порисовать у Клодет, но мать считает, что у живописи нет будущего, могла зайти --">