Вильям Топчиев - Теория Фокса

Посвящается Владимиру Н. Южакову

— Чего ты так боишься?

— Что у меня не хватит времени.

— На что?

— Чтобы понять, где мы.

Глава 1

Они сидели, всматриваясь друг в друга.

— Так всё же за что? — повторил он, держа руки в карманах. — Надеюсь, у тебя была хорошая причина. А то ведь, согласись, как-то глупо умирать из-за нелепости, а?

Его лицо свело судорогой.

— Я не понимаю, о чём ты, Нельсон.

— Не понимаешь, Джимми? Ну, так послушай. Забавная история вышла сегодня ночью. Забавнее не бывает… Давай я расскажу, и мы посмеёмся…

Шапки на нём не было, ветер трепал непослушные тёмные волосы, уже слегка подёрнутые сединой.

— Ну, так вот, представь… Представь себе, Джимми, сижу я с покупателем лицом к лицу. Вокруг полный мрак — только я, он и лампа. Всё как всегда, обычная продажа. Деньги уже на счету, я передаю ему идею. Наизусть, по словам. Медленно, не спеша, как телеграмму зачитываю. Он ждёт до самого конца. И затем спокойно, не говоря ни слова, протягивает мне утренний выпуск «Уолл-стрит Джорнал»… И прямо на первой странице: «Японский золотой запас пропал»… Дальше и читать не надо, всё и так понятно. Слово в слово — идея, которую я ему только что продал. Твоя идея, Джим!

Джим сидел на самом краю скамейки, ссутулившись, как будто холодное осеннее небо давило ему на плечи.

— И вот, — продолжил Нельсон, — мы сидим напротив друг друга в кромешной темноте, и вдруг до меня доходит, что лишь самый последний бездомный в самом дальнем углу нью-йоркской подземки ещё не в курсе… Что может быть страшнее? А, Джим? Продать уже слитую журналюгам идею!

Он замолчал; доносилось лишь обрывистое дыхание, его скулы свело в приступе ярости.

— Джим, ты когда-нибудь пробовал продать дилерам разбавленный кокаин? Целую тонну левого порошка? Причём так, что сам ты узнаёшь об этом последним?.. Тебе когда-нибудь бывало страшно, по-настоящему страшно? Так, чтобы дрожали колени и хотелось залезть под стол?

Взгляд Нельсона источал ненависть.

— Так вот, расскажи мне, Джим, зачем же ты её слил? Зачем ты меня убил?

Джим вздрогнул и отвел глаза. Затем, наконец, прошептал:

— Верни ему деньги.

— Вернуть?.. Ему?.. Деньги?! — Нельсон уставился на него. — Ты совсем потерял рассудок?! Ты забыл, кто я?! Это продавец ещё может вернуть деньги. И, может быть, покупатель его даже пощадит. Но я, я же не продавец! Я же оценщик, один из трёх во всём Нью-Йорке, будь проклят этот чёртов город! Все эти деляги, когда им надо найти цену идеи, идут ко мне. Ведь как узнать цену, не зная идеи? А если знаешь, то зачем тогда платить? Каждая третья сделка, каждая третья идея идёт через меня. Сотни, сотни идей за последние тридцать лет… И ведь я помню каждую…

Он вдруг побледнел и стиснул руки.

— Они… Все эти покупатели и их самые сокровенные секреты… Эти сумасшедшие коллекционеры, заплатившие за идеи миллионы… Знаешь, что они сейчас делают? Я ведь вижу их лица, прямо сейчас!.. Все они, до единого, эти сотни покупателей, проснулись сегодня и узнали, что я заговорил. Их оценщик заговорил! Это как если узнать, что твой банкир сошёл с ума и начал раздавать деньги прохожим. Слив сегодня одного, кого я солью завтра?

Он прикрыл глаза рукой. Двух пальцев на ней не было. Вместо них ладонь рассекал давний, грубый рубец. Его исковерканная рука казалась одним длинным щупальцем.

— За всё время было лишь четыре случая, чтобы оценщик заговорил. И ни разу — ни разу, Джим! — он не дожил до утра. Такое не прощают… Я мёртв! У меня на груди мишень размером в пол-Манхэттена. И повесил её ты. Меня убил ты, Джим…

Воздух между ними застыл.

— Скажи им, что это продавец. Что это — моя вина, — прошептал Джим, пар шёл у него изо рта.

Глаза Нельсона вспыхнули, в горячке, в приступе отчаяния он смотрел на него, как будто отказываясь поверить в происходящее.

— Джим!.. Да ты сам себя слышишь?! Они же не знают о тебе, что идеи — твои! Чёрт тебя возьми, да ты же сам настаивал, чтобы о тебе никто не знал! И ведь я, идиот, согласился — быть и продавцом, и оценщиком… Как же глупо получилось… Это конец…

Нельсона всего трясло. Его искусанные, синие губы дрожали. Вдруг он резко развернулся и посмотрел на Джима в упор.

— Ты же всё это знал, да? Ты ведь знал, что это мой приговор?

Джим закрыл глаза, затем кивнул.