Сергей Георгиевич Жемайтис - Абстрактный человек

проспекты. Какие-то огромные округлые сооружения напоминали фантастические космические поселения. Сверхсовременные шары и пирамиды можно было увидеть рядом с церквами, купеческими домиками и старинными двориками. Там и тут торчали шпили. Иные дома напоминали корабли, замороженные тяжелым льдом, другие — горы, воздвигнутые просто нечеловеческой силой. Горы, говорившие о мощи и вечной неколебимости некоторых эпох, проползших над этим вечным городом-кристаллом. Свет ломался во льдах, свет падал в окна, свет сиял в куполах и золоченых кремлевских теремках-пагодках. Все можно увидеть в этом городе, все можно было найти в нем, всякая часть света роняла сюда в свое время свое отражение, находила тут свое применение и не чувствовала себя чуждой телу города. Страшный мороз сковал его. И тягучий воздух, затекая во все свободные городские пространства, заполнял улицы, как ледяная вода заполняет русла рек.

Но вот кристалл города чуть повернулся, и о чудо! Ни тебе церквей, ни тебе домиков и домишечек, вместо них — ровные кубы с окнами. Серые и страшные, вот вам не город уже, а почти что и тюрьма.

Еще один поворот. И совсем другие виды подарил все тот же город. Совсем по-иному преломляется свет в этом сказочном кристалле. Нечто уже сверхсовременное и зеркальное лезет тут из земли. Нечто уже не от века сего, а от века будущего. Но между этим нечто встречаются еще дома минувшего времени, архаичные и дико одинокие в окружении своих стеклобетонных собратьев.

В таком месте и оказались трое людей, о которых нам предстоит рассказать подробнее.

Они вышли из черной машины, которая остановилась перед старинным домом с колоннами. И оказались в этом самом сверхновом месте. И было на этом месте несколько дико. Ибо всех троих сразу пронизало ощущение, что нечто, вероятно, содержащееся в самом тягучем холодном воздухе, словно придавливало эти дома, окутывало их тягучим клеем, который сковывал тут все движения, который прижимал к земле эту неожиданно проросшую тут новую жизнь. Кристалл города словно противился этой жизни, словно хотел вобрать ее в себя, поглотить и растворить в своем архаичном нутре, чтобы там она переделалась, переплавилась и приняла соответствующие, гармонирующие со всем телом города формы.

Да, странный город, особенно для тех, кто не привык к нему, для тех, кто видит его впервые, странный, многоликий, дарящий то одну, то другую свою грань, и от игры этих граней кажущийся бесконечным.

Но ничего этого не замечали трое, вышедшие из машины. Они по-деловому прошли к подъезду единственного старинного дома, перед которым стоял плакат — Выставка молодых. Каких «молодых», на плакате не значилось. Двери, словно зная, что они войдут, сами раскрылись перед ними и поглотили незнакомцев. Кроме двух мужчин, там была и дама.

В старинном зале с лепным потолком и высокими окнами было очень тихо. Свет прорывался узкими полосами сквозь неплотно зашторенные окна и ложился на старый, выщербленный паркет играющими пятнами. На стенах зала висели картины: пейзажи, натюрморты, архитектурные композиции. Тут и там в беспорядке стояли гипсовые и деревянные скульптуры, иные из которых были покрыты холстиной и напоминали плотно упакованные мумии. В зале, по-видимому, была художественная выставка, но посетителей не было: то ли выставка только готовилась к открытию, то ли она уже закрывалась.

Больше всего висело портретов. Но то ли свет не так падал из окон, а может, из-за какой иной причины, но у людей, изображенных на холстах, был какой-то измученный вид. И люди на холстах: и доярки, и солидные мужчины с золотыми звездами на пиджаках, и знатные строители около лесов, и даже просто люди, — казались какими-то грустными и стершимися по неизвестной причине.

Под каждым портретом, картиной, как водится, находилась табличка с фамилией художника, с указанием, где и когда он родился, какое специальное художественное заведение закончил, если закончил, когда принят в союз художников, где выставлялся и сколько.

В старом зале тихо. Только иногда сильный зимний ветер ударяет в зеркальное стекло, а то ухает, давит на оконную раму так, что, кажется, рама вот-вот не выдержит и с треском выпадет на дубовый пол.

Но вот где-то неожиданно хлопает дверь, раздается едва слышный шорох и какой-то голос говорит по-хозяйски громко:

— Что же вы, Иван Геннадиевич, Екатерина Ивановна, замешкались, входите, пожалуйста, входите, мы --">