Ирина Батакова - Белый, красный, черный, серый

целая организация преступного сообщества. Следствие длилось три года, 500 томов сведений агентурного учета… Члены ОПС и подельники установлены, будут привлечены…».

Куда-то делось мое умиротворение… Все из-за Риты.

Ей лишь бы поддеть, подзанозить: Юрочка, Юрочка… А что Юрочка – я и сама не знаю. У него такие светлые, бледно-русые волосы и вообще. Ментор говорит, мол, лицом и духовными исканиями наш Юрочка похож на графа Льва Толстого, героя Крымской войны. Глаза-незабудки, нос уточкой, широкий пухлый рот. И Юрочка шутя в герои готовится – а может, и правда станет: вроде, долговяз и сух, а силен, как жила. Ходит у Ментора в любимчиках. Тот, хоть и ворчит на него часто, но любя, заботливо. Бывало, скажет: «На этой неделе снова у нас по всем предметам Базлаев впереди. Смотри, Юра, не зазнавайся, беги да не забегай. Помни: первый всегда одинок». И обязательно добавит – уже всему классу: «Но, как сказал наш Верховный муфтий, «если первый повернут к одиночеству лицом, то последний подставляет ему спину».

«…Был испытан сывороткой правды… Мы все знаем этот механизм… Преступник состоит из множества мерцающих слоев: ложь-правда-ложь-правда… И как при отчитке изгоняемые бесы…»

– Да, да, – кивает Ментор. Он весь подался к экрану, шею вытянув, лицо от умиления замалинилось, глаза сияют благоговейной влагой.

Я, наверное, тоже преступник: правда и ложь во мне прячутся друг за другом и рядятся друг в друга. А вот Рита не такая. В ней нет обмана, но много игры, вызова. Даже когда она лукавит, то смотрит на тебя такими веселыми глазами, будто говорит: видишь, я тебя за нос вожу – ну-ка, разгадай, в чем дело. И вещи у нее такие же – все с каким-нибудь фокусом: пенал с тайной катушкой, на которую наматывается шпаргалка, ручка с невидимыми чернилами, светящиеся в темноте бусы, ластики-хамелеоны, китайская коробочка-головоломка… Мальчишки обступят и кричат: «Оба-на! Ого! Ничего себе! А это что? А как оно работает? А дай потрогать?». Рита раздаривает свои сокровища направо и налево: «мне папа еще привезет». Ее отец – капитан дальнего плавания, ходит по Волжскому пути через Идель-Урал на Каспий – оттуда морем в Иран. Однажды он привез ей красный хиджаб. Вроде что тут особенного – ну, хиджаб, ну, красный… Но какой это был красный! Не наш родной кумачовый, а какой-то райский, сказочно-алый, как перо жар-птицы. А ткань!.. Не ткань, а воздух. И когда она перехлестнула этот огненный воздух вокруг своей балетной шеи и пошла по коридору, вся такая узкая, точеная, с фарфоровым лицом, в этом нимбе алого сияния, сквозь толпу кургузых пионеров и кохров^[4] – казалось, будто она идет по канату… В тот же вечер ее вызвала к себе на ковер Морковка: «Спрячь эту прельстивую тряпку с глаз долой! Ты меня в гроб загонишь! Молчи, не хочу ничего слышать, это угроза режиму, я не позволю…»

Морковка – завуч наша, Ольга Марковна – хорошая женщина, просто очень издерганная. Мы ее все в гроб загоним. Когда она кричит, ее мучнистое лицо идет красными пятнами. Она загоняется в гроб по любому пустяку: малейшее отклонение от правил, шаг в сторону от единообразия – угроза режиму. Путь к хаосу. Что с нами станет тогда? Мы все превратимся в опасных ублюдков. Поэтому – только дисциплина, только режим.

Режим неизменен, каждый день расписан по минутам. Подъем в 6 утра, зарядка и 15-минутный кросс вокруг школы – какая это мука зимой. Черное утро, заледеневшие дорожки, скелеты деревьев рядами уходят в холодную тьму – оттуда веет хтонической жутью, мертвящим сквозняком, а ты бежишь – пар изо рта, в груди печет, кеды стучат резиновыми подошвами по мерзлой земле, как деревяшки: тук-тук, тук-тук, и это никогда не кончится. Вот когда нутром постигаешь суру аль-Фаляк: «прибегаю к защите Господа рассвета от зла мрака»! – когда до рассвета не добежать, и ни проблеска зари, ни луча. Только в окнах свет – холостой, казенный, нагоняет тоску, и эта тоска хуже, чем боль в груди от бега, чем морок тьмы и мороз. За окнами маячат резко освещенные фигуры – дневальные по спальням сонно возят швабрами, снуют туда-сюда нянечки и воспитатели, на кухне кипят котлы и дымят сковородки, и в клубах чада белеют халаты поварих, мелькают их распаренные лица и круглые локти, а в столовой бродят тенями дежурные, снимают стулья со столов, готовясь накрывать завтрак. Боже всеблагой, прости мне тайный грех уныния в эти ранние часы!

А кто тошнит по дороге – тот без завтрака остается. Но ничего! На пустой живот и наука идет, как --">