Дмитрий Лычковский , Ирена Полторак - Когда был Ленин мумией

Дмитрий Лычковский Ирена Полторак Когда был Ленин мумией Повесть

Глава 1. Ближе к телу, товарищи!

Муха гуляла по стеклу, словно курсистка по бульвару: с видом искусного безразличия к окружающему миру. Но Ильич, следивший исподтишка, преотлично знал — нет у ничтожного насекомого большей мечты, чем оседлать заострившийся нос вождя мирового пролетариата. «Шалишь, — злорадно думал он, — лапки коротки!».

Обманно поменяв пару раз траекторию, муха остановилась аккурат против его лица. Уж потопчусь я по долинам и по взгорьям, — без труда угадывал Ильич затаенные мушиные мысли. Расправив слюдяные крылышки, насекомое пошло на взлет. Набор высоты, резкое пике вниз, удар брюшком о стекло — вз-з-зззз! — с последующей типично дамской истерикой. Ильич ликовал. И вдруг — хрясь! Что-то хлестко стегануло по крышке саркофага. Свет на мгновенье сменился тьмой, а когда Ильич осмелился вновь глянуть через приспущенные веки, увидел только удаляющуся спину в докторском халате. Скрипнула дверь слева, ведущая из Траурного зала в обитую кафелем лабораторию. От мухи осталось влажное пятнышко не поймешь чего c торчащими из него перекрученными лапками.

«Архидурак! — мысленно бушевал Ильич. — Я всегда говорил: упаси боже от врачей-товарищей, в девяносто девяти случаях из ста это ослы». В груди прерывисто забухало фантомное сердце. Ленин хорошо знал, что биться там нечему. Сердце, равно как легкие и прочие внутренние органы, проворные руки анатомов выскребли из него еще в марте 1924-го, после чего промыли грудную клетку дистиллированной водой, залили смесью из какой-то едкой химической дряни. Но вот поди ж ты — стоило Ильичу разволноваться, как он отчетливо слышал глухие сердечные удары; так больные с ампутированной конечностью с удивлением ощущают боль в несуществующей ноге.

А как не волноваться? Немного радостей у него осталось, и терзания мухи, мечтавшей добраться до ленинского носа, — одна из них.

Раньше впечатлений хватало. Была пора, когда люди мимо Ильича двигались нескончаемым потоком, а он внимательно слушал их реплики, составляя из мозаики единую картину того, что происходит за пределами мавзолея в так не вовремя оставленной им стране. Народ не молчал, хотя часовые у саркофага то и дело покрикивали «проходить!» и «разговаривать запрещено!». Ильич караульных ненавидел и был убежден, что они приставлены Кобой.

«…ить ведь, как живой, ровнехонько заснул ненадолго…»

«… не плачь, товарищ, мы отомстим за Ильича этой контре…»

«…грят, бывшего мово барина видали у Парижу. Улицы мететь…»

Лежать в ту пору было, в общем, покойно. Мучили лишь сны-воспоминания. О том, как его, воспарившего уже было в неведомую даль, похожую на молочный туман, на 52-й день вдруг грубым шлепком вернули обратно в тело. Ильич не страдал излишней брезгливостью, но оглядев себя, лежащего на мраморном столе, содрогнулся от омерзения. Руки и ноги покрыты бурыми пятнами, левая рука пожухла и позеленела, правая, которую последние несколько лет параличом намертво сжало в кулак, пугала фиолетовыми ногтями. Кожа аж шелестит от прикосновений врачей, так суха и сморщена. Рот не закрыть: губы сами раздвинулись, точно у дохлого карася. А над ним стоит консилиум и бешено спорит.

— Замораживать! — захлебывался в слюне неистовый Красин. — Чтобы потомки могли разморозить и оживить тот же час, как изобретут лекарство от всех болезней.

— Бальзамировать! — мягко, но твердо возражал дипломатичный Збарский. — Ткани уже сильно затронуты гниением. Холод ненадолго сдержит, но не остановит этот процесс.

— Расстрелять! — чеканил Дзержинский. — Товарища Леонида Красина как наркома внешней торговли расстрелять: за то, что не обеспечил вовремя поставки криогенных установок из Германии и позволил гнить телу товарища Ленина.

— Похоронить! Что ж вы из него мощи делаете, Володенька вам бы этого не простил, — шептала заплаканная Наденька, но ее никто не слышал.

Другой сон-воспоминание, после которого Ильич всегда просыпался с формалиновым потом на лбу, был лишен картинки и состоял только из звуков чудовищного смысла. «Хрумк-хрумк» — взрезали то там, то сям его тело. «Шмяк-шмяк» — шлепали в таз на полу ненужные более органы. Сухо вгрызался в череп трепан, с чавканьем откачивались кровь, плазма и другие телесные жидкости. И постоянным фоном бубнили два голоса. Один с вечным упреком: «Ах, --">