Валентина Осколкова - Дурная наследственность Аё

– Ну? – торопит Никита, и Аё видит – парень боится передумать.

– Зачем? – почти беззвучно спрашивает Аё, оттягивая неизбежное.

Но Никита слышит – и рассказывает. Про ту цыганистую девчонку, про сладость и боль бессонных ночей, про неминуемую расплату и внезапные последствия…

– Ви-ика… – стонет он, качнувшись спиной назад, и Аё торопливо ловит его за плечо. Взгляд у Никиты – напрочь потерявшегося ребёнка. – А отец сегодня возвращается, уже вернулся, наверное, и как я ему в глаза посмотрю?! А она не простит того, что я с ней сделал, не простит, Вика, Вика… Мне без неё не жить!

От него пахнет дрянным дешёвым алкоголем и ещё более дешёвыми сигаретами. Он потерян, зол, он боится и цепляется за слова «мне не жить», как за заклинание, которое решит все его проблемы.

Он всё так же рыж – как пламя. И кажется, из него-то он и соткан. А кто сказал, что огонь не обжигает сам себя – до боли, до горькой золы?

– Вика, она… Эй, Аё! – спохватывается Никита. – Так что ты ждёшь, а?

– Зачем тебе? – повторяет Аё.

– Чтобы меня не было, – отрывисто и зло бросает Никита.

Аё случайно, рефлекторно ловит его взгляд – но и этого довольно.

– Нет-нет-нет, – бормочет Аё, поспешно моргая, но природа берёт своё.

«Ты всё-таки монстр, Аё, – шепчет она вкрадчиво. – А не фея-крёстная…»

Ниточка за ниточкой тянется чужой взгляд, чужое лицо, чужая жизнь. Огненно-рыжие волосы, шрамы, выбритые виски, серёжка в ухе, заросший пирсинг в брови, отчаянные глаза волчонка.

– Смотри, смотри на меня, это не больно, – врёт Аё, легонько касаясь пальцем лба Никиты, а другой рукой продолжая держать за плечо. – Глупый человеческий мальчишка, который трижды позвал монстра…

Конечно, Аё не его двоюродная бабка, всего человека не спрядёт, но вот уже в руке рыхлый ком нитей – всего и делов, что собрать их в лицо да надеть. На этот раз – ничего вернуть уже нельзя, так что же переживать о случившемся?

Главное – не смотреть на безликого пацана, замершего на перилах. Выпустить его плечо и отвернуться.

«Это всё дурная наследственность, Аё, и никуда от неё не деться».

А потом безликий парень вдруг вслепую сдёргивает его руку со своего плеча. Замирает на мгновенье в шатком равновесии и, качнувшись, – падает назад. Аккурат перед показавшимся в туннеле последним поездом.

«Отвернись, – колотится у Аё в основании рогов, как у людей колотилось бы в висках. – Отвернись, не смотри, твоя тонкая душевная организация не должна пострадать… Уйди, исчезни, закрой глаза. А то снова приснится чья-то смерть, и…»

«Всё уже приснилось», – возражает себе Аё.

И, перемахнув через перила, коршуном падает на Никиту, подхватывает его ещё в воздухе – о, потомки египетских божков и английских призраков умеют обращаться со временем и пространством! – и проваливается дальше, сквозь рельсы, сквозь землю, туннели, трубы, всё ниже, ниже, до тех древних пещер, куда ни одному смертному хода нет.

Уложив Никиту – ту безликую оболочку, что от него осталась, – на землю, Аё опускается на колени и кладёт свою ладонь ему на лоб… на то место, где должен быть лоб.

Слёзы текут по крокодильей морде, и Аё впервые думает, что ничего они не крокодиловы.

Обычные честные человеческие слёзы. Человеческие…

Аё хватает глиняный сосудик, срывает с шеи – и замирает.

Тёткино наследство, человеческая кровь. Его, Аё, кровь.

Якорь, счастливый амулет, единственное сокровище…

Значит – не будет больше мохито на рассвете и ромашкового чая по вечерам? Не будет сонат Моцарта, клетчатых рубашек и тяжести глиняного сосудика за воротом?

Одни только древние законы, чужие лица и чужой страх. Монстры живут подле людей, но разделяет их незримая грань. И лицо станет личиной, чувства игрой, старые привычки потеряют смысл, а новых и не будет вовсе – к чему монстрам привычки, причуды и слабости?

– Ну и что! – говорит Аё сердито. – Нет уж, «мне не жить» – это не выход, Никит. Люди так не поступают. Поверь, со стороны виднее… Так что будешь жить, будешь как миленький. И разгребать последствия своих поступков. И говорить с людьми. И… просто жить. С мохито, Моцартом и рубашками… ну то есть с чем там захочешь.

Сосудик трескается в руках легко и хрупко, словно первый осенний лёд. Кровь стекает по рукам на Никитино лицо – на то место, где оно должно быть.

Вот и сбылось, Аё. Залитый кровью Никита без лица, отчаяние и столь же отчаянная надежда.