Уильям Фрэнсис Нолан - Ну и денек!

защелкнуть у меня на запястьях пару блестящих наручников, когда я дал ему коленом в весьма чувствительное место, успев еще врезать как следует в челюсть, пока он падал на мостовую. Затем выхватил у него пистолет.

— Эй! — заорал я, обращаясь к прохожим. — Этот тип — самозванец! Он ухайдакал полисмена ради этой пушки. Мерзавец худшего пошиба! Список преступлений длиной в милю! Шантажи, изнасилования, подлоги, кражи автомобилей, детокрадство, избиение женщин и тому подобное! Назовите любое преступление и вы попадете в самую точку!

Я сунул пистолет какой-то дрожащей женщине с испуганными глазами.

— Покрепче держите, леди. Если он шевельнется, стреляйте без предупреждения.

Женщина взяла оглушенного полицейского, который еще только учился дышать, на мушку. Тот сделал попытку приподняться.

— О-о-о-о! — завопил я. — Он хватается за нож! Стреляйте! Да стреляйте же!!!

Дрожащая женщина зажмурилась и нажала гашетку. Полицейский рухнул лицом на мостовую. Мертвяк до мозга костей.

— Да простит вас Бог! — простонал я, пятясь назад. — Вы убили слугу Закона, хранителя общественной морали… Бог вам судья!

Женщина вспорхнула. Она обернулась толстозобым пеликаном. А полисмен стал жирным тюленем с ластами. Дохлым тюленем, разумеется.

В несколько угнетенном состоянии духа я ввалился в приемную доктора Миловича и сказал секретарше, что мое дело абсолютно не терпит отлагательства.

— Входите, — проговорила она, — доктор вас примет немедленно. — Через секунду мы с Миловичем уже обменивались рукопожатием.

— Садитесь, дружок, — сказал он. — Итак… мы снова сегодня столкнулись с осложнениями? Не правда ли?

— Безусловно, — ответил я, пряча в карман предложенную им сигару. Я заметил, что она сильно заплесневела.

— Не пересядете ли вы в это кресло?

Я опустился на роскошную темную кожу и закрыл глаза.

— Ну, а теперь рассказывайте.

— Сначала бабочка запела арию из «La Boheme», вернее зажужжала. Затем выскочил из переулка котище, держа в лапах ребенка. Потом в одном доме меня обругали мыши. Еще потом мой самый старый и близкий друг превратился в верблюда…

— Двугорбого или одногорбого?

— Двух, — сказал я. — Горбы большие, дряблые и потертые на макушках.

— Еще что-нибудь?

— Потом меня остановил здоровенный, вроде бы английский полисмен. Разговор был фантастический. Он назвал меня Мордастым. Хотел надеть наручники. Сказал, что меня надо посадить в клетку. Я врезал ему в пах, а пистолет отдал симпатичной испуганной леди, которая пристрелила полисмена. Затем она превратилась в пеликана и улетела, а полисмен стал тюленем с ластами. После этого я оказался у вас.

Я открыл глаза и выпрямился, пристально глядя на доктора Миловича.

— В чем дело? — спросил он с некоторым беспокойством.

— Ну, — сказал я, — если начать по порядку, то у вас большие, черные, печальные слезящиеся глаза.

— И…

— И, держу пари, нос у вас холодный.

— Что-нибудь еще?

— Пожалуй, это все.

— А каков общий вид?

— Да вот — тело у вас, конечно, обросло длинной спутанной черной шерстью, включая даже кончики огромных болтающихся ушей.

Наступила минута молчания.

— Умеете вытворять штуки? — задал я вопрос.

— Кое-что, — ответил Милович, конфузясь.

— Сальто! — скомандовал я.

Он исполнил.

— А теперь — куш!

Милович закатил глаза, длинный розовый язык вывалился из его пасти.

— Хороший песик, — сказал я. — С лавная собачка.

— Гав! — пролаял доктор Милович, виляя хвостом.

Надевая шляпу, я швырнул ему кость, предусмотрительно захваченную из дома, и покинул его кабинет.

Деваться-то было некуда. Это был еще тот денек!

--">