Алексей Юрьевич Толкачев - Рассказы

где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились еще раз, и лошади поскакали.

В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом, жила некогда барыня, окруженная многочисленною дворней. Первое время она была очень слаба, тщедушна и собой некрасива, но понемногу справилась и выровнялась, превратилась в очень ладную сучку с большими выразительными глазами. Она была чрезвычайно умна, ко всем ласкалась, но любила одного дворецкого. Дворецкий Гаврила Андреевич сам ее любил без памяти... и ему было неприятно, когда другие ее гладили: боялся он, что ли, за нее, ревновал ли он к ней - бог весть!

С сладкой улыбкой на сморщенных губах гуляла барыня по гостиной. Барыню так занимала мысль о свадьбе, что она даже ночью только об этом разговаривала с одной из своих компаньонок, которая держалась у ней в доме единственно на случай бессонницы и, как ночной извозчик, спала днем. Когда Гаврила вошел к ней, первым ее вопросом было: а что наша свадьба, идет? Он, разумеется, отвечал, что идет как нельзя лучше. Вдруг двери отворились. Барыня и дворецкий увидели в темноте человека, запыленного и обросшего бородой. "Герасим!" - закричал Гаврила Андреевич и почувствовал, как волоса стали вдруг дыбом. Барыня закинула голову назад, что должно было означать обморок. "Милая, - сказал ей дворецкий, - Как же ты перепугалась! Поди, выпей стакан воды". Герасим внезапно бросился на барыню, как коршун на цыпленка, придавил ее грудью к земле, сгреб в охапку и, не надев даже картуза, выбежал с нею на двор. Мальчишки и все бывшие на дворе проводили его глазами, молча.

Дойдя до угла улицы, Герасим остановился, как бы в раздумье, и вдруг быстрыми шагами отправился прямо к Крымскому Броду. На дороге он зашел на двор дома, к которому пристраивался флигель, и вынес оттуда два кирпича подмышкой. От Крымского Брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с веслами, привязанными к колышкам (он уже заметил их прежде), вскочил в одну из них вместе с барыней и так сильно принялся грести, хотя и против теченья реки, что в одно мгновенье умчался саженей на сто. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Наконец он выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею барыни, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на нее... "Они меня убить хотят..." - простонала она, тоскливо разводя руками. (Барыня иногда любила прикинуться загнанной и сиротливой страдалицей). Герасим отвернулся, зажмурился и разжал руки... Он ничего не слыхал, ни быстрого визга падающей барыни, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, попрежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, попрежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.

Читатель теперь сам легко поймет причину смущения, овладевшего дворецким Гаврилой, как только Герасим скрылся у него из виду. Дворецкий несколько раз прошелся по комнате. "А может быть, барыня-то завтра и забудет об этом, - подумал дворецкий, - я-то из чего растревожился? Озорника-то мы этого окрутим; коли что - в полицию знать дадим..."

Появление Герасима прервало нить Гаврилиных размышлений. Глухонемой вошел, закинул руки назад и, развязно прислонясь к выдающемуся углу стены подле двери, поставил правую ножку крестообразно перед левой и встряхнул головой. Пистолет у него торчал из бокового кармана. Гаврила посмотрел на Герасима, застучал пальцами по косяку окна и закричал в бешенстве: "Вы, сударь, перестанете ли издеваться? Будете ли вы стрелять?" "Не буду. - отвечал Герасим, - Я доволен: я видел твое смятение, твою робость; с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести". Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся, выстрелил в картину, почти не целясь, и скрылся. Люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика, и уехал, прежде чем дворецкий успел опомниться.

Таков конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Герасим, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал --">