Дана Посадская - Рассказы

опало и расслабленно застыло — точно кто-то вынул череп из-под кожи.

— Дорогая… — сонно полепетала она. — Я люблю тебя…. Больше всех в этом мире… Священник… разбуди меня, когда придёт священник…

Веки задрожали и плотно сомкнулись. Она задремала.

Несколько бездонных сумрачных секунд я сидела неподвижно на её кровати, продавленной весом бесформенного старческого тела.

Она дышала ровно и свободно. Я ощущала, замерев в этом пепельном пыльном склепе, как под пышным одеялом, под бессмысленной иссохшей грудью ровно и гулко бьётся её сердце.

— Да, тётушка, — чётко сказала я, рассеяно глядя куда-то в даль, мимо пухового облака постели, мимо безмятежного знакомого лица. — Я вас тоже люблю, милая тётушка. Но, увы, не больше всех в этом мире.

Я поднялась. Бледная свеча почти что догорела. Оплывшая, как старческое тело на кровати.

Сгорел ли мотылёк? Я не знала.

Я посмотрела на руки, на собственные руки. Осторожно взяла одну из подушек. И, уже не колеблясь, прижала к её лицу.

Моё сердце отбивало долгие секунды.

Наконец, всё было кончено. Кончено.

Я не знала. Не знала, что это так просто. Я не знала!

Я отшвырнула подушку. Она не дышала. Рот был разжат, приоткрыт, в безнадёжной попытке… Опущенные веки запали ещё глубже.

Всё кончено, кончено, кончено. И это так просто.

Я поднялась, подошла к туманному старому зеркалу. Сорвала наконец-то с шеи опостылевшую тесную бархотку. И провела дрожащими пальцами по затянувшимся с прошлой ночи тёмным отметинам. Его отметинам.

Я поняла, что улыбаюсь.

— Бедная тётушка… — смех зародился где-то внутри и вырвался вдруг, — непристойный, безумный, — опаляя кривившиеся губы. — О, бедная тётушка, бедная тётушка. Вы ничего абсолютно не поняли. Впрочем, как вы могли понять? Ведь вы с ним станцевали один-единственный танец. Только один…

--">