Лариса Анатольевна Львова - Дилемма Метёлкина (СИ)

<p>

 </p>

   Дилемма Метелкина

   Савелий часто слышал истину -- от себя не убежишь. А он все равно пытался. И всякий раз тяжело переживал неудачу. Но не бежать было нельзя. Пришлось даже оставить семью.

   Он не дал своей верной Настьке, с которой был знаком с детского сада, ни постоянного крова над головой, ни денег, ни спокойной жизни. Принес только вечное скитание по съемным квартирам, косые взгляды людей, одинокие вечера-ночи и бесконечное ожидание то возвращения мужа с дежурства, то зарплаты, то избавления от его очередного приступа. И отцом оказался никудышним.

   Знакомый психотерапевт, которому от обилия состоятельных клиентов было недосуг узнать всю подноготную, запретил так думать, велел оторваться от прошлого и найти перспективу. И Савелий старался, как мог, наполнить голову новыми мыслями. Но увы, ежедневная дорога на работу в районный Глинищенский морг загоняла их в наезженную колею.

   Именно в Глинище, которое Савелий в мыслях называл Гнилищем, и приостановилось его бесконечное бегство. Полгода назад за новой стальной дверью бревенчатого здания на отшибе больничного комплекса его тепло встретили уборщица тетя Маша и санитар Петр. Вот уж кто никогда не косился и не морщился при виде врача-патанатома Савелия Метелкина. А ведь должны были... Просто обязаны. Если, конечно, они нормальные люди. Новые коллеги трех блоков районки отнеслись к нему с настороженной прохладцей. Открытой враждебности не проявили, зато дали ясно понять: ему никогда не стать своим в больнице.

   Приступ случился с ним в первый же рабочий день.

   Савелий должен был провести аутопсию пятилетнего ребенка, о чем ему по телефону сообщила заведующая педиатрией. И он разволновался от своих надежд и ожиданий, стал ждать у окна. Сколько раз говорил себе: не думай об ушедшем человеке, смотри на труп как на биоматериал, который нужно описать и исследовать.

   Но где там! И Савелий увидел сквозь зарешеченное стекло, как трясется по гравию каталка, как вздрагивает маленькое тело, как ветер треплет светлый хохолок, высунувшийся из-под куцей больничной простыни.

   У его дочки, Настюши, были светлые, в мать, волосы.

   Савелий сразу почувствовал, что дело хорошим не закончится. Предметы в секционке обрели световые ореолы, зал наполнился звуками, которые даже не воспринимаются человеком в обычном состоянии. Редкие капли из крана стали звонко долбить эмаль раковины. Под облицовочной плиткой зашуршала осыпавшаяся штукатурка. Открылась дверь, и сквозняк громко прошелестел листами посмертного эпикриза, который Петр положил на грудь трупа. А еще санитар взялся искать что-то в шкафчиках. Дверцы наполнили зал пронзительным скрипом.

   Савелий еще верил в то, что все обойдется. Даже тогда, когда сел с бумагами у компьютера и услышал тихие стоны. Может, этим и ограничится?

   Нет... Он погрузил скальпель в желтоватую кожу трупа, и уши резанул отчаянный визг. Савелий отшатнулся. Он привык, что слышит живые голоса мертвых тел. Приучил себя продолжать работу, несмотря на вопли, оглушавшие его. И скрывать это от коллег тоже научился.

   Но девчушка шести лет... Светленькая...

   А плач все не стихал. Савелий уже собрался вонзить большой ампутационный нож между атлантом и затылочной костью, чтобы оборвать все связи мертвого мозга с телом. Но в этот миг, не осознавая причин такого своего поведения, впервые задал вопрос трупу. Прежде Савелий и помыслить не мог, чтобы затеять диалог, ведь это означало бы поставить крест на своей мечте об избавлении от болезни или проклятии, которое превратило его жизнь в бегство.

   -- Чего кричишь-то? Тебе не больно, я знаю. Ты же умерла, -- сказал он недвижному телу. - Успокойся, скоро все закончится.

   И в ответ услышал:

   -- Бабаська сказайа: ты жейтва. Не будет бойно. А мне бойно-бойно...

   Савелий бросил инструменты, стащил перчатки и выскочил из морга. Ветерок, полчаса назад игравший детскими волосами,

--">