Ирина Рыжих - Обреченные

Если в озере не утопнешь, то шею здесь сломишь. Дом, потому что. В дом чужих не пускают. Со своими бы сжиться.

Свои знали, как идти. Открой себя, не хитри перед родом.

Рыжая шла первой. Осталась в теле ребенка, но и со спины ясно было, чем ближе к озеру, тем больше она снимала маску. Это уже шла не девчушка, а старуха, ровная лицом, но древняя, страшная душа. Душа ли? Сама как дом, однажды станет им, так уж написано. А пока одна из старейших детей его.

За ней, дрожа, полная надежды и страхов, ступала Русалка. Сотканная вся из пенной мечты. До нее этим путем прошла ни одна сестра. Они справились, сдюжили и она не хуже. По коже полз страх, только бы дождь не пошел, только бы брызги не долетели. Терять это тело опять, пусть и на миг – подумать страшно. Зачем так придумали, зачем столько боли.

Паренек шел неровно, путался, давно бы шею сломал, если бы не держал его Страж. На этом пути всегда начиналось страшное. Нетрудно найти человека, которого кто-то любит. Любят почти всех, с детьми и того проще, но увести их сложно. Другое дело мужчину. Один поцелуй и он твой, одурманен, в забытье, веди куда хочешь. Так они и шли до озера. А тут уж спадала пелена с них, протрезвеют и ревут. Все понимают, куда, зачем идут. Сбежать бы, да куда бежать, если никто уж не ждет.

Все на этом пути вспоминаешь. Как жену раздевал, а подружка новая за шторкой стояла, глаз не отрывала. Как целовал благоверную, как желал до беспамятства ту, другую, как колол свою родную, еще, еще. Откуда нож взялся – не понял, но ладно так в руку лег, поиграть всем хочется, по запретной грани пройтись. А за грань шагнуть – труда немного. Та, что за шторкой, смотрит, шепчет, манит. Она игру задумала, она и приз, только дело закончи.

Еще сын остался. Спит он, Ванька. Задушить легко, медведя фиолетового, что на выписку подарили, положил, придавил и конец. Был Ванька и нет. Под медведем и не видно. Где Ваня? Убрал мишку – вот Ваня, положил – нету. Так они играли, так Ванюша радовался, так агукал, улыбаться начал, сколько счастья в глазах, словно бога видел.

Вспомнил – взревел. Встал Ванюша перед глазами, не сходит. А парень воет страшно, ветер ему вторит, насмехается.

Рыжая ведьма смехом зашлась. Больше всего любила, когда они в себя приходили. В глаза смотрела, бесов приветствовала в душе чужой. Чем бесов больше, тем пир слаще. Этот ревел страшно, да только бесовского мало. Он сам словно бес, без души. И рвется у него не сердце, а разум. Боли место в груди, а у него там пусто, а от головы толку мало.

– Сумасшедший, – Рыжая плюнула ему под ноги. Больной, без них больной, изначально. Не было у него сердца, пойди разбери теперь, он-то любил своих, любил жену, Ваньку этого любил? Неважно уже, главное, что его любили, дюже любили. Усмехнулась, дальше пошла, повела выродков своих.

А Страж дорогу эту в темных снах видел, терпеть не мог, от бессилия, от злобы не высказанной дрожал. Некуда ему деться от этой пытки. Струсил единожды, проморгал свободу, теперь ходить за теми, кто храбрее, кто на сделку с Отцом сдюжил. Веди метущихся, рвущихся. Смотри, как другие уходят на свободу. И майся. Не смог он в свое время, пожалел, сам не понял, как полюбил, красивый был, как такого под воду. Отпустил, а под воду – себя.

До озера оставалась малость. Парень рвался страшно, но словно не сбежать хотел, шкуру свою спасти, а туда, под воду скорее желал. Редко такое, но бывало. Их любили, нежили, приручали, а они знали цену ласк, кормились с добрых рук, но в глаза не смотрела. Ни плачь, ни смех первенца не мог встревожить таких. Такие к озеру рвались сильнее, чем иные на волю. Смелости не хватало у них самим уйти на дно ванны или с моста. А тут под белы рученьки раз ведут, то скорее братцы, нет мочи носить эту голову, это сердце полое.

Вот и озера. Подлизывается к стопам, ластится, врет. Скольких простаков заманил. Иных искали, да не нашли, а других и терять некому. И вы подходите ближе, заходите глубже.

Рыжая подала знак рукой, и Русалка с пареньком упали к ее ногам.

– В воду! – указала она на озеро. Русалка смотрела на Рыжую с ужасом.

– Ступай в воду! Таков в обряд, – зашлась гоготом та, – А ты думала, он сам отдастся? Как же! Или мне прикажешь, а может, батюшке?

Страж не поднимал глаз. И так знал, что дальше будет. Сколько раз хотел сбежать с конца, но не пускала его то ли Рыжая, то ли трусость.

Отца не было. Украдкой Русалка выглядывала его.

Не будет его. Никогда не бывало. Страж давно понял, что Отец не придет на пир, устроенный для --">