Дина Шехур - Sophie

мое первое бальное платье. Оно было божественно. Именно божественно – в стиле греческих богинь, с высокой талией, как и следовало в моем молодом возрасте (ужас, прошло уже почти больше трех лет), мне было практически пятнадцать. Платье было длинным, цвета слоновой кости, с золотой вышивкой по подолу, вороту и линии талии. На плечах скреплялись тонкой тесьмой и руки были (о ужас) голыми, на плечи накидывался в тон платью газовый шарф. Туфельки были необыкновенно узенькими, легонькими. Я протанцевала в них почти весь праздник. Мои милые тетушки – Елизавета Николаевна и Анна Сергеевна, все подшучивали надо мной на балу, но постоянно следили, чтобы меня приглашали на танец и я не сидела безучастно. Маман, по своему обыкновению была с Марией Федоровной. Та все время посматривала на меня и улыбалась мне подбадривая. Маман тоже улыбалась, но взгляд ее был безучастен. Мы уехали, как подобало нашему положению – уже за полночь. У меня от танцев кружилась голова, все тело горело от не отпускающего ощущения объятий. Сквозь ткань я чутко чувствовала каждое прикосновение чужих рук. От воспоминаний я вспыхивала маковым цветом. Папа смотрел на меня любящим взглядом и все выпытывал (в его любимой манере): «ах, мон шер, вы наплясались? Отвели свою волнующуюся душу?». И я, захлебываясь, спеша поделиться и даже перебивая саму себя, пыталась ему поведать о танцах, о своих чувствах, о впечатлениях, о молодых мужчинах, оказавших мне честь пригласив меня, о великолепии залы, о расписных потолках и золоченых зеркалах, о красоте ее высочества (безумно меня впечатлившая и весело отплясывавшая рядом со мной), о жутко смешной (но, о ужас, пошлой шутке) услышанной от группки кавалеров облаченных в военные мундиры. Папа весело смеялся над моими потугами рассказать все и сразу. Как он был хорош. В своем расшитом камзоле с золотом вышитыми погонами с вензелем и короной, с крученым аксельбантом который пристегивался под правым погоном специальным хлястиком из красного приборного сукна на пуговицу, находящуюся под нижним краем погона. Передний (более короткий) плетеный конец аксельбанта прикреплялся серебряной ниткой к третьей пуговице кителя, а задний плетеный конец – на вторую пуговицу кителя. В петлю на аксельбанте продевалась рука. Истинный князь.

***

От воспоминаний слезы навернулись на глаза. Я украдкой смахнула их. Одевалась я сама. Маман, после исчезновения моей гувернантки, пыталась найти ей достойную замену, ну или хотя бы молодую горничную, но увы в Париже с этим были проблемы. В Париже вообще кругом были проблемы. Первый год папа очень переживал, что перевез нас, как он называл: «из огня да в полымя». Но, мы обосновались почти на окраине и доносившиеся до нас ужасные звуки военных действий были редки. А почти через год, когда папа слег, и вообще прекратились.

Выезжали мы редко, на моей памяти один раз посетили дом таких же как мы сбежавших из России – мамину знакомую. Но уже через неделю узнали, что они съехали в Америку. Папа тоже пробивал этот вопрос, но, увы, не успел. А маман говорила, что будет жить в той стране, где похоронен муж. Еще мы, всего два раза, выезжали в магазин-ателье. Остальное необходимое доставали, с огромным трудом, рядом с домом.

Маман ждала меня у входной двери, от нетерпения помахивая перчатками зажатыми в руке. Я уже было открыла рот извиниться за задержку (в самый неудобный момент лента завязок – шнурок моих новомодных ботинок порвалась, а я металась искала, целых пятнадцать минут, новые шнурки). Но маман только хмуро глянула на меня и махнув рукой поспешила на выход. Я понуро двинулась за ней.

Возле входа, у ворот нас ждал подрагивающий (видимо от нетерпения) автомобиль.

Шофер открыл дверцу и маман, приподняв подол своего черного – траурного платья, грациозно села на заднее сиденье. Я (помня мамину головомойку) дождалась, когда шофер мне откроет и придержит дверь. И стараясь подражать маман, приподняла юбку и выпрямив спину попыталась аккуратно сесть на сиденье рядом с ней. Сказать, что у меня так же элегантно не получилось, это не сказать ничего. Я с грациозностью бегемота ввалилась в салон автомобиля и рухнула на сиденье. Маман прикрыла глаза и издала осуждающий вздох. Лучше бы отругала. Этот вздох не сулил ни чего хорошего.

Ехали мы молча. Я вся извелась понимая, как мне достанется. А потом загляделась в окно и успокоилась. Еще через полчаса меня стало укачивать и я задремала. Сколько мы ехали я не знаю. --">