Виктор Александрович Авдеев - Риданские истории

Виктор Авдеев Риданские истории

Риданские истории

Пролог. Город, явившийся мне из снов

…Этот город привиделся мне во сне много лет назад. Пожалуй, с момента нашей первой встречи прошло не менее четверти века. Хотя, вернее сказать, мне открылся не сам город с его улицами, домами и магазинами, аллеями и парками, мостами и железными дорогами. Я отчетливо слышал его название… Нет, скорее – имя. Но все по порядку.

В то время, когда мне еще не хватало определенных знаний и духу, чтобы взяться за бумажный листок в клетку и погрызенный карандаш с серым грифелем, я был обычным мальчишкой. Маленького роста, худым и нестриженым. Днем я пропадал во дворах, играя с такими же непоседами в различные игры, но, когда ночь спускала свои черные одеяния с небес на землю, я был вынужден смыкать глаза лежа в постели и, пребывая в забытьи, дожидаться нового рассвета.

У меня была своя комната, небольшая. В ней умещался большой деревянный шкаф, возвышающийся у стены рядом с дверью. Письменный стол у широкого окна, на котором были разбросаны школьные учебники, тетради и прочие дешевые предметы из канцелярского магазина. Обычный жесткий табурет и, собственно говоря, неширокая кровать. Хотя в то время на ней запросто могло поместиться несколько таких мальчишек, как я. Этим всем и ограничивался мой скромный интерьер.

И вот однажды, я впервые увидел сон, который снился мне после много раз. Самый обычный ночной кошмар для детских лет, но даже сейчас, уже будучи мужчиной, вспоминая его, меня пробирает дрожь.

Мне снилось, что я просыпаюсь среди ночи в своей постели. В доме не слышно ни единого звука. Даже дыхания родителей, спящих в соседней комнате за тоненькой стенной перегородкой. Но что-то меня разбудило среди ночи?

Я поднимался на локтях под теплым одеялом. Оно сваливалось с моих узких плеч и падало на поджатые под себя колени. Я тер сонные глаза и взглядывал в окно, но снаружи было так темно, будто кто-то замазал стекло черной краской. И лишь маленькое пятнышко лунного света пробивалось в тюрьму моих грез сквозь занавесь ночных чернил.

Я разворачивался на пол-оборота и обращал настороженный детский взгляд в непроглядную темень квадратного коридора. Почему-то в этот момент я чувствовал неприятное тошнотворное ощущение в животе. Его сводило от внезапной леденящей маленькую душу догадки, что я находился в доме не один, и это чувство было вызвано отнюдь не присутствием родителей. Я начисто забывал об их существовании, как это иной раз бывает в ночных видениях. Я ощущал кого-то незнакомого совсем рядом, затаившегося в дальнем зловещем углу. В том самом месте, которое при свете дня всегда было таким светлым и дружелюбным.

Проем в спальню взрослых был занавешен деревянной бахромой, элементы которой были насажены на прочные нити. Это старое изделие походило формой на обыкновенные шторы, только в отличие от них на сквозняке издавало мелодичный звук, стукаясь своими раскрашенными в голубой и красный цвета трубочками друг о друга.

И в этот самый момент раздавался слабый тоскливый стук, вонзавшийся в мое тело стальной иглой. Мой взгляд прочно приковывался к коридору, в котором отсутствовали очертания каких-либо предметов.

Стук раздавался снова. Он будто звал меня к себе, пытаясь сказать: «Подойди ближе, мальчик… Ближе…» Я же боялся шелохнуться и совершенно не отдавал себе отчет, что все происходит не по-настоящему. Я становился мраморной фигурой, вырастающей из скомканного тряпичного одеяла.

То, что происходило дальше, повергало меня в дикий шок. Среди занавесей, закрывающих родительскую комнату, я вдруг видел бледное страшное лицо старухи, изрезанное глубокими морщинами, с закрученными седыми буклями волос на голове. Оно очень медленно поворачивалось в мою сторону, словно тяжелая каменная дверь на специальном механизме, прячущая за своей громадой проход в обитель великана. И когда ее жадные неистовые глаза впивались в меня, я готов был умереть на месте от ужаса и безмолвной паники.

Я не различал ее тела, но сквозь туманную пелену страха, застилающую мне глаза, видел, как приближалось ко мне ее искаженное от ярости и нечеловеческого голода лицо. Она монотонно размыкала и сжимала обратно свои челюсти, будто пережевывала остатки пищи. В темной дыре рта поблескивали серебром мелкие острые зубы. В моем мозгу шевелились мысли, --">