Святослав Яшин - Механический сад

Павел Андреевич приходился маме Стасика дядей, поэтому Стасик мог смело называть его дедом. В свои неполные пять лет Станислав повидал достаточно родни и со стороны отца, и со стороны матери, но с дедом Пашей и его семьёй должен был увидеться впервые. Тот давно звал их погостить на недельку, но выбраться в Иркутск им удалось лишь с оказией – проездом с Дальнего Востока, где они жили втроём довольно продолжительное время.

        На вокзале Павел Андреевич встречал их на своём стареньком "Москвиче" небесно-голубой расцветки. Радостно улыбнувшись, разглядев их среди вокзальной толпы, он шагнул к ним с распростёртыми объятьями. Дед оказался сухим и моложавым, и почти совсем седым. На нём был тёмно-синий костюм, очки с толстыми линзами и широкополая шляпа в стиле сороковых. Добродушная улыбка, вся сплошь из железных зубов, сверкающих серебром в лучах июльского солнца, пьянящий аромат самосада, ну и, конечно же, потрясающий, великолепно пахнущий бензином "Москвич" расположили Стасика к деду с первой же минуты.

        После приветственных слов и продолжительно-сочных родственных поцелуев обычно пугливый и недоверчивый к новым людям, он уселся к деду на колени и попросил "хотя бы разок нажать на бибикалку". Дед опрометчиво разрешил. В ответ на нажатие детской ручонки на антрацитовую выпуклость рулевого колеса "Москвич" отозвался пронзительно-радостным гудком.

– Прямо как слоник!, – восторженно воскликнул Стасик.

        По дороге к дому, где их ждали жена деда Паши, его дочь, а также безвременно погибший, но весьма аппетитно запечённый к праздничному столу поросёнок Тарзанчик, Стасик нажимал "бибикалку" при каждом удобном случае, благо, что таких случаев растроганный дед представил ему немало. Родители Стасика, сидевшие на заднем сиденье, беспокойно пытались уговорами и окриками пресечь это акустическое безобразие, но, взятый в плен очарованием детской непосредственности дед Паша с упоением давно не нянчившего мальцов пенсионера, никак не мог отказать юному Стасику в таком пустяке.

         Увы, когда через час после встречи они въезжали во двор громадного дедпашиного дома, клаксон пожилого авто уже не гудел как слоник, а лишь натужно хрипел.

        Стасик понял, что доигрался.

        Совесть начала мучить его ещё до обеда, когда мама с папой растравили и без того терзаемую душу разговорами о том, что вместо того, чтобы завтра поехать к деду на дачу, придётся сидеть дома, ввиду капитального ремонта "бибикалки". Проникшись трагической мыслью, что из-за собственной прихоти, он лишил деда заслуженного выходного, а остальных взрослых чудесного дня на природе с банькой и гармошкой (на которой, приняв вместе со всеми взрослыми некоторое количество водки "за встречу" из запотевшей бутыли, им уже наигрывал дед Паша) Стасик впал в горькое и щемящее уныние. То самое детское уныние, знаете ли, которое почти никакому взрослому никогда почему-то не вспоминается. А посему оно остаётся недосягаемым для подросшего восприятия – словно река за рассветным туманом. Впрочем, как и для ребёнка – грань между шуткой, сказанной всерьёз и упрёками, высказанными в виде шутки.

        Увидав потухший взгляд мальца, дед попытался успокоить Стасика фразой о том, что починка клаксона дело пустячное и много времени не займёт, но мама Стасика шёпотом пресекла его попытки, мол, пускай помучается – впредь раз не будет таким настырным.

        И Стасик мучился. Мучился вечером, лишь ненадолго забывшись в игре со своим новым другом – мохнатым и терпко пахнущим псиной Барбосом, освобождённым, в честь праздника от гремящей цепи. Мучился, засыпая ночью на волшебно мягкой перине, пытаясь побороть укоры неумолимой совести. Мучился даже утром, проснувшись раньше обычного, мгновенно вспомнив о своей вине. Солнце рвалось к нему сквозь накрахмаленные занавески, словно пытаясь сказать: "Не горюй! Всё наладится!", но невидимые неутомимые кошки всё продолжали скрести и скрести где-то в груди.

         Выйдя на двор к рукомойнику, Стасик увидал у ворот сарая сидящего на деревянной колоде деда, что-то мурлыкающего себе под нос и починяющего клаксон возле распахнутого всеми пятью дверьми, словно крыльями, "Москвича". Вокруг были разложены в каком-то особом порядке различные детали и инструменты, вдруг явившись Стасику в виде