Никита Королёв - Лебединый остров

ударил свет фар мчащейся на меня машины, и я успел лишь в самый последний момент отскочить обратно за дом. Допотопный «Мерседес», который в наше время может только украшать музейные коллекции, пронесся в считанных сантиметрах от меня, обдав будоражащим шквалом ветра. Я посмотрел ему вслед. На запасной покрышке, подвешенной к кузову, красовалась нацистская символика. «Интересно, – подумал я, – а что бы на это сказали местные власти?» А потом сам себе же и ответил: «Так это они и были».

VII

Я просто не мог так быстро перемещаться по городу. Костелы, колонны, арки, развилки вертелись тошнотворным калейдоскопом в моем загнанном страхом сознании, пока не остановились, став Вацлавской площадью. Тут я окончательно понял, что город мертв. Магазины и рестораны не закрылись – их просто не было. Окна, еще недавно показывавшие уютные пятничные застолья, двери, заманчиво сверкавшие, – все теперь было заколочено

(за ними прячутся люди)

досками. Стоя на этом бескрайнем открытом просторе, больше всего на свете я хотел забиться в угол, укрыться в каком-нибудь

(они пожертвовали последним, кто заколачивал доски)

доме. Подошел бы даже тот, с распятиями на фасаде. Потому что это невыносимо – смотреть в те пустынные дали, что простираются до самого Святого Вацлава. Здесь будто пронесся смерч, промчались всадники Апокалипсиса: Чума, Война, Голод и… как же звали четвертого? В дали, что-то зашевелилось. Его звали Грех? Шевеление было там, где площадь венчается постаментом. Его звали Холера?

Нет, его звали Вацлав.

Его конь отбивал передним копытом по высоченному постаменту, и до меня доносился громогласный бронзовый звон. Исполинский всадник хлестнул поводьями. Лошадь встала на дыбы и соскочила с постамента. Пролетев несколько десятков метров, бронзовый гигант приземлился, и земля подо мной затряслась. Он несся прямо на меня с оглушительным металлическим лязганьем, жадно сжирая расстояние между нами. И каждый металлический волос на конской гриве колыхался на ветру, как шелк, каждая жилка тряслась, будто она из живой и мягкой плоти. Могучие конские ноги вселяли ужас, граничащий с восхищением перед настоящим чудом упругости благородного металла. Каждый шаг железных копыт сотрясал землю, словно по ней несся локомотив. Четвертый всадник Апокалипсиса устремил наконечник своего копья на меня – и на лице его показался кровожадный оскал. Я развернулся и пустился в свой последний забег. Он последний, потому что, если я и выживу, я никогда уже не побегу так быстро. Ни во спасение денег, ни во спасение жизни. Все дальнейшие забеги будут лишь пробежками, потому что сейчас я бегу во спасение своей души. Вбежав в переулок, я снова закрутился на тошнотворной карусели домов, переулков и тупиков. Выплюнула она меня, с кружащейся головой, в какой-то темной арке дома. В конце виднелась тяжелая дубовая дверь. Как я мог подумать, хоть на секунду предположить, что за ней кончается этот кошмар? Я и сам не могу ответить себе на этот вопрос, но мы вообще редко обращаемся к здравому смыслу, когда оказываемся отправленными в другую эпоху, а может, и в другое измерение. Но сейчас я был уверен не только в том, что мне необходимо подойти и потянуть за ручку двери, но и в том, что дверь непременно поддастся. Я потянул, она отперлась, и я вошел.

VIII

Какая дверь? Ее словно и не бывало. За мной осталась каменная узкая стена, а передо мной – темное, цвета спелой черники, небо, усыпанное звездами. Я подошел к парапету и тут же понял по открывшемуся мне виду макушек домов, что его назначение – защитить от падения с большой высоты. Я оказался на смотровой площадке под самой крышей ратуши с астрономическими часами, прямо над ними. Отсюда пройденные мной лабиринты показались детской лазалкой, в которой просто невозможно было запутаться. Все в этих улицах казалось геометрически выверенным и логичным. Я услышал странный шлепающий звук с другой стороны площадки. Переборов страх, я пошел на звук. Перед последним поворотом я прижался к стене и аккуратно высунул голову из-за угла. Свешиваясь почти всем телом за ограждение, нечто желтое и мохнатое энергично размахивало руками, в одной из которых был красный флаг с неизвестным мне гербом. Я остолбенел и, не в силах даже убраться обратно за угол, продолжил наблюдать. Желтым и мохнатым оказался человек в костюме петуха. Я бы и рад был выйти из-за угла, подойти к нему, чтобы хоть у нее на ломанном английском --">