Сергей Милушкин - Озарение неминуемо

ему поверил. Одно слово, «озарение», уже решало полдела, он вдруг почувствовал неведомую энергию, а где-то в глубине души – неожиданный прилив нежности, пока еще довольно эфемерный и расплывчатый, обращенный сразу и к продавцу и, разумеется, на более личном, интимном уровне, к жене.

Захотелось сесть и писать тут же. За столиком Людовика какого-то там, за которым тот самый Людовик, написал не одно сокровенное письмо своим фавориткам…

– Да, – сказал Крестов. – Наверное, вы правы. «Озарение», – это именно то, что мне сейчас нужно.

«Но что, если не хватит денег?», – вдруг подумал Крестов, холодея. Он, конечно, взял с собой некоторую сумму, но кто его знает, ситуация вообще не была похожа на стандартную, обычную, вроде похода в булочную, поэтому ему вдруг стало совершенно очевидно: денег не хватит.

Что-то должно было пойти не так, не может озарение запросто продаваться, пусть даже и в антикварной лавке, торгующей столиками французских королей. Ему банально не хватит денег и на этом все завершится конфузом, виноватым выражением лица, потными от стыда и неудобства руками и сильным сердцебиением, которое, впрочем, уже возникло: Крестов краем глаза увидел ценник на столике Людовика. За десять жизней Крестов не заработает даже на одну ножку от этого пусть и красивого, но все же куска дерева.

Заметив его реакцию, продавец опустил руку под стол и достал коробочку, обитую дорогим черным бархатом, почти квадратную, размерами чуть больше кубик-рубика.

Он положил ее на стол перед Крестовым, записал что-то в журнал и сказал:

– Ну, забирайте, «Озарение» теперь ваше.

– Как это, мое? – спросил Крестов, холодея. «Может быть там какой-нибудь радиоактивный металл, или наркотик, а его используют как перевозчика или того хуже – подопытного кролика…», – подумал он, а сам робко спросил: – А деньги?

– Озарение не продается, друг мой, – сказал продавец. – У данного товара нет цены, поэтому мы не можем его продать. Только по рекомендациям.

Крестов так испугался, что у него потекла струйка пота ровно по позвоночнику вертикально вниз, стекла в штаны и продолжила путь между ягодицами, отчего стало еще хуже.

– Нет, но… – «с другой стороны, – подсказал внутренний голос, – ты забыл про Алика. Алик жив, здоров, счастлив и по нему не скажешь, что он наркоман или объелся полония. А, да! Алик написал книгу. И не одну. И все они – бестселлеры». – Да, – сказал Крестов продавцу довольно двусмысленно.

Все же ценник на Людовика завораживал. Может быть, Людовик ел на этом столе бутерброд и понятия не имел, что он такой дорогой. Или занимался любовью с королевой. Все равно – дорогой. Даже, если любовью.

Время приближалось к закрытию. Магазин пустовал, ни одного человека в этом момент не прогуливалось по его холодному мраморному полу.

– Хорошо, – сказал Крестов, обращаясь к продавцу. – Даже и не знаю, как вас благодарить. Это просто чудо, мне так давно не хватало именно этого чувства озарения… я уже забыл, что это такое!

Продавец улыбнулся опять.

– Благодарите Алика.

– Да, – сказал Крестов. – Алика. Но вам тоже большое спасибо!

– Не стоит благодарности, я просто обычный продавец. – С этими словами, он завернул куб в плотную пергаментную бумагу, затем положил его в фирменный пакет на котором сияли золотые буквы: «ОЗАРЕНИЕ НЕМИНУЕМО».

«Неминуемо» – прошептал Крестов, смакуя это слово на вкус. От него веяло как громогласными овациями на вручении Нобеля, так и чем-то холодным, вечным, обреченным… он попрощался с продавцом и словно во сне вышел из магазина. Тяжелая дверь почти закрылась за ним, когда он вспомнил нечто важное и резко повернувшись, сунул ногу, не давая двери захлопнуться совсем:

– А как же этим пользоваться? – крикнул он продавцу сквозь пустынный зал.

– Придете домой, разберетесь, – ответил тот, щурясь. – Инструкция в коробке.

– Хорошо, – сказал Крестов и внезапно отпустившая его тревога чудесным образом превратилась в попутный ветер эйфории, который и понес Крестова на своих легких весенних крыльях домой. Он не чувствовал ни обычной усталости, ни привычного раздражения, каждый шаг приближал его к осуществлению заветной цели. «Что же там может быть?!» – думал он, перепрыгивая через лужи, словно ему семнадцать лет.

Жену Крестова звали Эльза, и рассказ его по такому случаю назывался просто, но не без трепетного напоминания о великом земляке его дорогой супруги, да-да, «Fur Elise», или в переводе – «К Эльзе». И, хотя жена --">