Жан Лоррен - Жаба

Жан Лоррен «Жаба» Jean Lorrain «Le crapaud» (1895)

Должно быть, это было одно из самых ужасных впечатлений моего детства, и оно остаётся самым живучим из всех ранних воспоминаний. Двадцать пять лет прошло с того маленького злоключения на школьных каникулах, и я до сих пор не могу вспоминать о нём, не чувствуя, как сердце колотится в груди и к горлу подступает тошнота от страха и отвращения.

Мне шёл десятый год, я был учеником одного из крупнейших лицеев Парижа и рос вдали от своей семьи и родного городка. А вместе с тем шёл и второй месяц больших каникул, которые я проводил в доме своего дядюшки, окружённом тенистым парком с тихими прудами и буковой рощей, лежащей у подножия холма. Это было очаровательное место, с ещё более очаровательным названием Вальмон^[1]. Вальмон, мне предстояло вновь открыть для себя это романтичное слово в самой злой, жестокой и опасной книге XVIII века^[2]. Вальмон, чей нежный и меланхоличный образ, составленный из высоких деревьев, родниковой воды, долгих и тихих прогулок по крытым дорожкам, до сих пор сохранился в моей памяти, хотя и перемешался с хромолитографиями Тони Жоанно, видами окружённых лесами шотландских озёр, высящихся в долинах за Рейном замков, и музыкой, лившейся из фортепьяно моей матери двадцать лет тому назад.

Мой дядя Жак владел в этой затерянной части страны обширным поместьем. Когда-то бывшее аббатством, ныне оно стало загородным домом: кельи превратились в небольшие уютные комнатки, трапезная в столовую, а молитвенный зал в гостиную. Мы жили там всем семейством, с дюжиной кузенов и кузин, под присмотром наших родителей, и каждый день в течение двух этих месяцев они устраивали различные игры для развлечения маленьких паршивцев.

Эти шумные игры заставляли моих кузенов прыгать от радости и хлопать в ладоши, но я всегда сторонился участия в них, уже в детстве я был очарован одиночеством и мечтаниями, и инстинктивно испытывал отвращение к задорным шалостям мальчиков и кокетливым поддразниваниям девочек. Озорным прогулкам, пикникам на траве в лесу, ловле раков, и прочим подобным восхитительным развлечениям я предпочитал бесцельные блуждания в полном одиночестве по большому парку, бесконечные лужайки которого казались мне таинственными, залитыми волшебными лучами света, пробивавшимися меж ветвей высоких крон тополей, буков и берёз, а вечно колышущаяся позолоченная листва осин на берегу пруда вызывала трепет в моём сердце. Как заворожённого, меня притягивала беседка с цветными витражами, скрытая в зарослях на небольшом искусственном островке посреди спокойных вод озера, и лёжа на спине в маленькой лодке, привязанной к берегу, вдали ото всех я долгими часами предавался мечтам и провожал взглядом облака, плывшие по ясному голубому небу над этим краем прудов.

О, сонное оцепенение тёплых июльских дней, которые я проводил в этом уголке затенённого парка, когда все обитатели поместья разбредались по своим прохладным комнатам, прислушиваясь к тихому жужжанию насекомых и раздававшемуся время от времени монотонному звуку грабель, скребущих по песку дорожек в аллеях; и первые золотистые оттенки сентября, пробивавшиеся на тонких и жёлтых как янтарь листьях, что падали на свинцовую гладь воды. Каким же далёким всё это кажется теперь, и всё же оно живёт во мне, о, как бы мне хотелось, чтобы те былые дни наступили вновь!

В дремотные послеполуденные часы лета и осенней поры я тайком ускользал на свои одинокие прогулки, пускаясь в настоящие путешествия по неизведанным уголкам поместья, манившим меня своей таинственной игрой света и тени. Я совершал продолжительные остановки у муравейников, восторженно созерцал лягушек, неподвижно сидевших на кувшинках, и внимательно осматривал ульи — словом, предавался всем тем радостям, что испытывают дети, изучая существ, не подозревающих, что за ними наблюдают. И наконец — что странно, учитывая мой возраст, — я поддался очарованию воды. Вода, которая всегда привлекала меня, соблазняла и околдовывала, до сих пор завораживает меня, и бог свидетель, что всё в этом поместье, с его прудами, островками, деревенскими мостами, и keepsake^[3] пейзажем первого во всей стране английского парка, созданного в период всеобщего увлечения романами де Руссо, способствовало моему пристрастию. Все эти чудесные роскошества омывала безмятежная река, питаемая четырьмя или пятью небольшими источниками, на месте --">