Максим Ахмадович Кабир - Призраки

Женщина закрывает глаза и слышит паровозный гудок, и шум далекой стройки, и рев грузовичка, спускающегося к рыбацкому поселку со стороны Ленинска.

– Эй, старый! – кричит она. – Прячь антисоветскую пропаганду! НКВД едет!

– Ох, дожились! – шутливо отвечает помолодевший на тридцать лет Борис. – Слава партии, есть заначка Бухарина!

Овсянников входит в дом, кланяется хозяевам. У него ямочки на щеках и глаза голубые, как Мокрова в апреле. Только сегодня в них затаилась тревога, и задумчивая морщинка легла меж бровей.

Он снимает шинель, садится за стол.

«Уж не приключилось ли чего?» – думает Борис.

– Приключилось, Борис Иваныч, приключилось.

Побеги в Трешках случались нечасто, тем более в семьдесят девятом, когда вместе с государственным режимом смягчился и режим содержания заключенных. Да и раньше бегали одни самоубийцы: бежать-то здесь особо некуда. Ежели на восток, в Архангельск или там Южанск, поймают в три счета. А к Вологодской области, в тайгу, смысла и того меньше. Дед Бориса говорил, что архангельские болота прямо в ад идут, что глубина их непостижима. Ерунда, конечно, однако утонуть в трясине проще простого. Потом, медведи, волки, кикиморы – тайга полна разным зверьем. Заключенные и при Ежове с Берией считали, что расстрел лучше, чем сгнить в лесу. А тут такое – побег!

Борис справедливо полагал, что за последнее время вохра совсем обленилась, переложив свои обязанности по охране зэков на природные условия края. И вот итог: вчера перед отбоем обнаружили нехватку двоих рецидивистов.

– Мы, – Паша говорит, – до рассвета подождали, а только небо порозовело, пошли на восток. В октябре проверка из Москвы, не хватало нам такого конфуза. Взвод пошел, там, где рельсы заканчиваются, разделились по трое.

– Через Пешницу пошли? – спрашивает Борис. Пешница – так называлось когда-то село за станцией; его, когда Боря маленьким был, лесной пожар уничтожил, да так и осталось пепелище.

– Через Пешницу и вглубь. Где Мокрова мельчает.

Борис присвистывает: далеко зашли. В памяти всплывают истории стариков про духов леса, про кикимор с болотницами, про церковь Своржа.

А Паша рассказывает. Шел он с двумя подчиненными, палкой прощупывал почву на предмет топи. Выбирал такой маршрут, какой выбрал бы, будь он беглецом. К девяти утра наткнулся на прогнившие деревянные сваи, что в былые времена поддерживали мост. Моста нет, а эти почерневшие бивни остались. И возле них следы недавнего привала. Попались голубчики.

По свежим следам повел Паша свою группу дальше. А потом… потом…

– Ты, Паша, рассказывай, ничего не скрывай. И не бойся глупым показаться. Ужель птицы петь перестали?

Паша удивленно вскидывает брови: откуда знаете?

– Да как же, пятьдесят лет здесь обитаю. Кое-чего про тайгу нашу слышал.

– Да, – продолжает Паша, – птицы замолчали. Будто пластинку кто-то выключил. Резко так. И потемнело, словно сумерки уже. Мне не по себе стало, но я от ребят скрыть пытаюсь, хотя вижу – и они смущены. Вокруг сосны, торфяник. Мысли о смерти в голову лезут. И еще чушь всякая. И это… перекреститься захотелось.

Член партии смущенно опускает глаза. Он, наверно, и креститься-то не умеет, а вот захотел. Потребовалось.

– Стыдиться нечего, – твердо говорит Борис. – Я в детстве туда по грибы ходил. И креститься хотелось, и в монахи постричься. Нехорошее место, Павлик, очень плохое. Если зэки твои пропали – не найдешь. И искать не стоит.

Лейтенант молча смотрит в окно, на тайгу за Мокровой, а потом негромко говорит:

– Так мы нашли. Нашли.

И впрямь нашли – недалеко от моста разрушенного, на природной залысине посреди леса. Одного – мертвым, другого – абсолютно сумасшедшим.

– Бывает ли такое, чтоб человек за одну ночь с ума сошел? – спрашивает Паша. – Да ладно, человек – Михайлов, бандит, каких свет не видел. Он в Омске дюжину людей зарезал, и ничего, психика не расстроилась. А тут…

А тут рецидивист Михайлов задушил товарища по побегу Челядинова, набил полные уши болотного ила (и себе, и трупу) и сел посреди поляны дожидаться конвоиров.

– Еще и пел при этом! – подчеркивает ошарашенный Овсянников.

– Что пел? – не из праздного любопытства уточняет Борис.