Андрей Шарапов - Ведьма

Андрей Шарапов Ведьма

Мелюзга не чувствовала голода, потому что не помнила настоящей сытости все война да неурожаи, а вот у Генки каждый вечер плавала перед глазами та краюха хлебца с осколками сахара, которую мать когда-то совала ему перед сном, приговаривая:

— Нельзя, Генуш, пустым ложиться- бабай будет сниться!

Да еще, известное дело, в пятнадцать лет такой жор на человека нападает — спасу нет; поэтому, когда мать перед сном начинала просвеживать воздух и ругать лесозаводовское начальство, Генка мотал на чердак, где с нетерпением и ужасом, зажав в ручонках недоеденные горбушки, ждала его международная делегация со всего Острова.

— Подрастающему поколению, — презрительно кивал Генка и неторопливо устраивался на почетном месте — ящике возле теплой дымовой тяги; татарва Загидка, оставшийся Острову от разбомбленного мурманского детдома, безродный, а потому самый отчаянный, — радостно приплясывал и бубнил:

— Геньса, холос тянуть, давай скази!..

Генка жадно съедал все горбушки и, отвалившись к тяге, недовольно спрашивал:

— Вам про разведчиков, граждане-товарищи, или про страшное? — И хотя Генкины рассказы про разведчика дядю Витю, чуть не взявшего в плен самого Гитлера, были безумно интересны, все, даже крошечный и трусливый Васятка, помучившись немного, шептали:

— Про страшное, Геннадий Никодимыч… Про бабку Лукерью, пожалуйста…

И Генка, почернев от волнения, начинал…

Лукерья с Генкиной матерью были попервоначалу подружками, но из-за Федьки Рожнова рассорились: обеим он глянулся, да Лукерья оказалась побойчее, поигривее, вот и сладилась у нее любовь с ягодкой — Федором, а Генкиной матери осталось лишь, глотая слезы, жалиться Богу на повети да проситься у деда Силантия Корнеича на постриг… С детства Федор был ей сужен, меж родителей их был уговор, и бабы упреждали Лукерью — не сувайся, не порть чужого счастья, да куда там — влюбилась Луша, потеряла и память, и стыд… Перед свадьбой, как водится, пошла Лукерья к старухе Кутейковой, сводной сестре Силантия Корнеича, узнать про свою судьбу, Кутейкова долго кряхтела, отнекивалась от прямых предсказаний и все юлила:

— Ох, чегой-то не видать ничво — совсема я слепа стала!.. Но за Федьку не ходи, слышь? Те-омно тама!..

— Да чего ж темнит-то? — недоверчиво спрашивала Лукерья, вглядываясь в корытце с заговоренной водой. — Вона, ясно ведь!.. Небось за родню захаровскую хлопочешь, мне свадьбу расстраиваешь!

Старуха печально покачала головой.

— Что тебе, девка, ясно, то сведушшему человеку — знаки судьбы черной… Скажу уж, раз пристала, — мужа-то схоронишь, дитю и того не смош, сама век могилы не сышшеш! Верь мне, девка, моя вода не вреть!

— Дура твоя вода! — закричала Лукерья и опрокинула корытце на пол. — На-ка!.. Все одно пойду я за Феденьку, не запужаете — и моя будет воля, не ваша!

Старуха испуганно перекрестилась и накинула на разлитую воду чистую простыню.

— То не наша, то Божья воля, — сурово сказала она. — Ступай, девка, да помни — упредили тебя…

Правду ли вещала старая, нет ли, но только через год родилось у Лукерьи дите скукоженное и хворое. Когда его спешно, пока не преставился, крестили у Силантия Корнеича, служившего тайно на повети взамен расстрелянного попа, состриженные волосики потонули в купели, что значило: Бог дал, Бог скоро и приберет… Уж как только ни выхаживала Лукерья сыночка — и шепотками, и козьим молоком, гретым с сон-травой, и примазками, и притирками — ему становилось все хуже, и фелшер с Турдеева, виновато вздохнув, вынес приговор: не жилец. Ночью Лукерья металась по избе, то молилась, то царапала в злобе лик Спасителя на иконе — не могла она смириться с тем, что должна отдать свою кровиночку непонятному и равнодушному Богу, который, видать, отвлекся на какие иные дела и решил не тратить на Лукерью своей милости или наказывает ее за неведомо какие проступки… В чем был ее грех? Неужто лишь в том, что полюбила она красавца Федора да венчалась с ним по христианскому закону, но сколько ж тогда таких виноватых ходит по земле? За что же злыдень Бог карает ее так жестоко?.. Когда ребеночек уж совсем помирал, вспомнила Лукерья колдовскую силу старухи Кутейковой, исчезнувшей в ночь на Преображение, и поняла: только нечистая и даст ей защиту от Божьего гнева, а ее сыночку — жизнь… В тот же вечер понесла Лукерья своего хворенького в староверческий скит на Тихих --">