Сергей Борисович Смирнов (Арбенин) - Собачий бог

Сергей Смирнов СОБАЧИЙ БОГ Роман

Моим дочерям Анне и Полине посвящает с благодарностью автор.

Собачьего бога пусти до порога,

А через порог — твой станет бог.

•

Томск. Черемошники. Декабрь 1994 года

Там, в синей тьме, за сараем, заметенным снегом, за черными досками, таился Ужас.

Тарзан хорошо чувствовал его. Он слышал его вздохи и тяжкие судороги, пробегавшие по доскам и угасавшие в снегу. Тарзан давно принюхивался и прислушивался к этому не называемому существу, но так и не смог понять, кто это.

У существа не было запаха, кроме запаха страха. Казалось, нечто просто таится за гнилыми досками, выжидая своего дня, своего часа.

Тарзан был на страже. Иногда, когда Ужас просыпался в безлунную зимнюю ночь, Тарзан начинал выть и выл, пока Ужас вновь не погружался в небытие.

Тарзан чувствовал, что его хозяева ничего не знают об Ужасе, поселившемся в дальней части двора. Тарзан и сам не знал о нем, пока жил по другую сторону дома. Тогда Тарзан был молод и хорошо знал свое дело, облаивая прохожих, предупреждая припозднившихся двуногих чужих, что здесь их ожидает неласковый прием.

Но потом Тарзан состарился и, как решили хозяева, поглупел. Его хриплый лай стал мешать им по ночам. И тогда они перенесли конуру подальше от улицы, в конец двора, туда, где лежал всякий хлам, подальше от жилого дома.

Тарзан не понимал, чем вызваны перемены в его судьбе. Он и здесь продолжал верно служить хозяевам, выслеживая жирных крыс, шмыгавших под дощатым настилом, облаивая тех, кто жил в соседнем дворе.

А потом однажды он почувствовал, что рядом с ним поселилось Оно.

Тарзан стал бояться. Он был еще сильной собакой, смелой и сильной, озлобленной от своей цепной жизни. Он никогда и ничего не боялся, кроме Старого Хозяина, который мог ударить Тарзана поленом по глазам.

Теперь все изменилось. Старый Хозяин бил Тарзана гораздо реже. Зато здесь, в сугробах, часто возились дети, и в их числе — Молодая Хозяйка. Тарзан стал бояться за нее.

Когда Тарзан впервые увидел, как молодая хозяйка, не подозревая о притаившемся Ужасе, идет по сугробам, он едва не обезумел. Он рычал и лаял, он рвался с цепи, приседал на задние лапы и бросался вперед, насколько хватало цепи. Он таки добился своего: Молодая Хозяйка испугалась и убежала. Тарзан еще рычал, косясь налитым кровью глазом на черные доски сарая, когда пришел Старый Хозяин. Хозяин был очень зол. Он ударил Тарзана сапогом в ребра, а когда Тарзан спрятался в конуру — стал пинать конуру. Тарзан выл, скулил и рычал — он пытался сказать о страшной опасности, — но Старый Хозяин ничего не хотел понимать. Он выкрикивал грязные и страшные слова и пинал конуру, пока не устал.

Тогда Тарзан понял: Старый Хозяин не любит Молодую Хозяйку. Он, наверное, знает про Ужас. Он, может быть, ждет, что Ужас поглотит Хозяйку, как Тьма поглощает Свет.

И тогда Тарзан решил во что бы то ни стало спасти Молодую Хозяйку. Ему теперь часто снился сон, как Ужас выходит из-за досок, перешагивает через выгребную яму, забитые снегом тарные ящики, через нагромождения шифера, стекла, сгнивших горбылей, и идет к жилому дому, неслышно скользя по снегу. И тогда Тарзан — сгусток злобы и гнева — вылетает из конуры, обрывая цепь, и его зубы впиваются в тощую, обросшую перьями и мхом шею… И льется черная гадкая кровь, и Ужас никнет, оседает, расплывается перед глазами клубами зловонной тьмы.

И Тарзан просыпался, дрожа от страха и ненависти, и, ощетинившись, долго вглядывался и внюхивался во тьму, в которой тяжко ворочался пока еще копивший силы Ужас.

* * *

Зима выдалась голодной и лютой. На дальней городской окраине морозный туман погружал во тьму переулки, занесенные снегом, так, что свет фонарей казался тусклее лунного, гудели провода, и любой звук катился по сугробам, подпрыгивая, как мячик.

Здесь, на отдаленной окраине, почему-то было всегда холоднее, чем в центре города. По вечерам в переулках сгущалась морозная мгла и редкие фонари сияли в тумане отдаленно и отрешенно, словно были огнями из другого мира.

В одну из ночей по переулку шел человек. Скрипел снег, сквозь мглу кое-где подслеповато щурились окна темных домов. Звенели от холода провода, и не было больше никаких других звуков.

Переулок был длинным. Фонари не горели.

Когда сзади послышался какой-то --">