Стивен Кинг - Роза Марена

Стивен Кинг Роза Марена

Я действительно Рози,

И я — Рози Настоящая,

Вы уж мне поверьте,

Я — та еще штучка…

Морис Сендак

Кровавый яичный желток

Дырка, разгорающаяся в простыне.

Яростный бутон розы грозящей расцвести.

Мэй Свенсон

Пролог Зловещие поцелуи

Она сидит в углу, судорожно пытаясь набрать в легкие воздух. В комнате, где еще несколько минут назад его вроде бы было полно, теперь, кажется, нет ни глотка. Откуда-то издалека до нее доносятся слабые звуки: «Уууп-уууп», и она понимает, что это последний воздух входит в ее горло и тут же вытекает обратно маленькими лихорадочными толчками. Такое ощущение, будто она задыхается здесь, в углу своей комнаты, глядя на изодранный роман в мягкой обложке, который она читала, когда муж вернулся домой.

Нельзя сказать, чтобы нехватка воздуха так уж тревожила ее. Боль слишком сильна, чтобы думать о таких второстепенных вещах. Боль поглотила ее целиком, подобно киту, проглотившему когда-то Иону, лукавого библейского пророка. Она то и дело вздрагивает, как раскаленное ядовитое солнце, запрятавшееся глубоко у нее внутри, в самой сердцевине, — там, где до сегодняшнего вечера она ощущала созревание и рост чего-то нового.

Никогда она не испытывала подобной боли. Во всяком случае, не могла такого вспомнить. В тринадцать лет она вильнула рулем своего велосипеда, чтобы объехать внезапно появившуюся перед ней выбоину. Вылетев из седла, ударилась головой об асфальт и заработала глубокую рану, которую потом пришлось зашивать. Она помнила серебряную вспышку боли и вслед за ней — звездную темноту, оказавшуюся на самом деле легким обмороком. Но та боль нисколько не походила на нынешнюю жуткую агонию. Она ощупывает собственный живот. Его словно расстегнули и заменили ее живой плод раскаленным камнем.

«О Господи, пожалуйста, — думает она, — пожалуйста, сделай так, чтобы с ребенком все обошлось».

Но сейчас, когда ее дыхание начинает потихоньку успокаиваться, она понимает: с ребенком что-то не так, это уж точно. Когда ты на четвертом месяце беременности, младенец в большей степени часть тебя, чем самостоятельное существо… Так почему же сейчас, когда она сидит в углу комнаты, а волосы, свернувшиеся от пота в колечки, облепляют мокрые щеки, ей кажется, что она проглотила раскаленный камень?

Кто-то присасывается зловещими скользкими поцелуйчиками к внутренним сторонам ее бедер.

— Нет, — шепчет она, — нет. О Боже, дорогой мой и милостивый, нет! Добрый Боже, сладкий Боже, дорогой мой Боже, не допусти этого!

«Пусть это будет пот, — думает она. — Пусть это будет пот, или… может быть, моча. Да, наверное, так. Мне стало так больно после того, как он ударил меня в третий раз и мочевой пузырь не удержал содержимое. В этом все дело».

Только не надо себя обманывать — это не пот и не моча. Это кровь. Она сидит здесь, в углу комнаты, глядя на разодранную книжку в мягкой обложке, ее листки валяются на диване и под кофейным столиком, а ее утроба готовится извергнуть из себя младенца, которого до сих пор вынашивала так заботливо-нежно.

— Нет, — стонет она. — Нет, Господи, пожалуйста, не допусти этого…

Ей видна тень мужа, такая же длинная, скрюченная, словно худосочный кукурузный початок или тень повешенного. Тень колеблется на стене коридора со сводчатым потолком, ведущего из комнаты в кухню. Ей видна и тень телефонной трубки, прижатая к тени уха, а также свернутая спиралью тень телефонного шнура. Она видит даже тени его пальцев, вытягивающие колечки шнура, сжимающие их на мгновение, а потом отпускающие и позволяющие шнуру вновь свернуться в колечки, — какая-то дурная привычка, от которой он и не собирается избавляться.

Прежде всего ей приходит в голову мысль, что он звонит в полицию. Мысль, конечно, странная — он и есть полиция.

— Да, это срочно, — говорит он. — Что вы там, черт возьми, проснуться не можете, что ли, она же беременна!

Он слушает, перебирая пальцами шнур, и, когда начинает говорить вновь, в его тоне уже сквозит раздражение. Одного лишь этого раздражения в его голосе достаточно, чтобы ее снова охватил ужас, а во рту появился металлический привкус. Кто станет сердить его, возражать ему? Ох, кто же окажется настолько беспечен, что будет так вести --">