М Горбатюк - Река

предмет. Задохнувшись от отчаянья, он почти кубарем скатился с отвесного берега в воду и, борясь с обрушивающимися на него волнами, поплыл на помощь тонущему, совсем забыв о себе и о своем теле, что исходило кровью в осеннем омертвевшем парке. Человек тот, заметив подплывающего Сирина, пронзительно закричал что-то, но обезумевший ветер подхватил этот крик и унес в сторону без остатка поглотившего его леса. Вокруг него носились по реке обломки деревянного челнока. С неимоверным усилием воли Сирин грубо ухватил его, зачем-то нелепо сжимавшего обеими руками весло, и потащил на мелководье. Тот доверительно прижался к нему, с хрипотцой вдыхая перемешанный с дождем воздух. Плыть вдвоем стало гораздо тяжелее. Сирин кое-как дотащился до пологого берега, тяжело уронив незнакомца, испуганно взиравшего на своего спасителя сквозь прорези в намокшей тряпичной маске, на землю.

«Лодка, лодка», — он невнятно бормотал это слово, то заходясь надрывным кашлем, то затихая, почти теряя сознание. Рассудок Сирина мутился от пережитого волнения, но в этом измученном, лежащем ничком у его ног существе ему неожиданно почудилось что-то неуловимо родное, прекрасное. Он присел рядом и осторожно снял с его лица повязку. Перед ним был темноволосый парнишка с огромными фиалкового цвета глазами. Точно такой же, как Сирин. Похожие до неестественности, они жадно впивались взглядами в лица друг друга, находя все новые и новые едва заметные черточки, роднившие их: лоснящийся шрам на подбородке, прямая неисчезающая морщинка между бровей, колечко в левом ухе… Тысячи раз Сирин видел это лицо в зеркале и на фотографиях, считая, что оно принадлежит ему одному, и никогда не замечая его просветленной правильной красоты, даже не задумываясь об этом.

— Кто ты такой?

— Я твое астральное эго, — и он снова зашелся надсадным приступом булькающего кашля, у него изо рта и из носа хлынули потоки воды, а Сирин встревожено сжимал его тонкую изящную руку, почему-то с суеверным замиранием думая о том, что рука эта — дубликат его руки, в ее клетках таятся такие же спирали ДНК, как и у него самого. Тот тем временем затих, приподнялся, сел на крупную гальку, усыпавшую берег, понуро глянув на Сирина:

— Мы с тобой не должны оставаться на одном месте, нужно все время двигаться. Пойдем скорее!

Ни о чем больше не говоря, они поднялись и, поддерживая друг друга, побрели по воде. Небо швыряло им в лица пригоршни воды, а озлобленный насмешливый ветер вздымал неукротимые злобно шипящие волны, яростно подхлестывающие их сзади, заставляя ускорять шаг. Сирин едва замечал это. Рядом с ним, затравленно озираясь и почему-то до сих пор сжимая это никому не нужное весло, шел самый близкий, самый дорогой, самый преданный его друг, знавший о нем все до мелочей: куплеты любимой песни и привычку лениво покусывать кончик карандаша, немного странную первую влюбленность и слова, с которых он всегда начинал молитву на сон грядущий… Это был второй Сирин, который, с самого своего появления на свет, неутомимо направлял хрупкую ладью его жизни по судьбоносной реке, днем и ночью, зимой и летом, на плесе и на перекате удерживая взятый курс. События двух миров, где в обоих он есть главный действующий персонаж, постоянно переплетались, неумолимо влияя друг на друга и находя свое отражение в совершенно разных пространствах.

— Почему мы так спешим?

— Здесь течет река, а в твоем мире уходит время. Нам нужно поторапливаться, ведь если мы остановимся, твое сердце перестанет биться. И наворотил же ты, брат, делов… Когда погибну я, погибнешь и ты. И наоборот. Понимаешь? Чтобы ты спокойно жил там, я должен аккуратно грести здесь…

— Но почему именно ты очутился в этом мире, а я — в том?

— Спроси у Всевышнего, мне кажется, что только он может заниматься подобными делами. Может, в других параллелях бродят сотни наших с тобой фантомов, ничего не знающих друг о друге. О, проклятый дождь, — он споткнулся и полетел в воду. Ласково усмехаясь, Сирин поставил самого себя на ноги.

— Ну, давай-давай, а то твоему телу на Земле придется худо.

И они снова заторопились куда-то среди этой непроглядной дождливой мглы.

А если я не хочу возвращаться в Город? Зачем мне это? Опять изображать дитя индиго, опять только и делать, что заниматься интроспекцией^[2] в нерушимом одиночестве?

— Если родился, значит, для чего-то нужен. Не обязательно знать о своем великом предназначении.

— А --">