Павел Барчук , Павел Ларин - Псионик

Псионик

Унылое утро унылого дня

Сейчас я, наверное, с трудом вспомню, в какой момент осознал, что отличаюсь от других. Сильно отличаюсь. Пожалуй, это произошло впервые лет в пять…

Мать работала на заводе по утилизации отходов, а я, вместе с остальными детьми района, ходил в муниципальный детский сад.

Загон для крысят. Так называла это место сама директриса сада. Старая, мерзкая тварь с кудрями, выкрашенными в розовый цвет. Нас она люто ненавидела. И работу свою тоже люто ненавидела.

— Кому-то повезло получить в управление частные садики, а я всю жизнь в этой… блевотине! — Жаловалась она одной из воспитателей.

Конечно, откуда взяться любви? При таком-то отношении. Муниципалитет денег выделял мало, соответственно, положить в карман из этой кубышки нечего. Да и семьи у всех были, мягко говоря, не особо обеспеченные. Хотя…чего уж там скромничать? Те, кто жили в нашем районе, не сильно далеко ушли от уровня нищеты… Поэтому работать директрисе приходилось за весьма скромную зарплату. Держало ее на месте лишь положение и должность.

— Черт… Квартира муниципальная, понимаешь? И для сына — льготы при получении страховки. Сама я — ладно. Перебьюсь как-нибудь… Если бы не сынок, уже послала бы к черту… крысятник. Меня с души воротит от этого места, от этих вечно непромытых детей. Собрали отребье по всему городу. Заводской район — это вообще отдельная статья. Малолетние уголовники… Хотя, с района ремесленников не лучше…

Воспитатель мотыляла своей башкой вверх-вниз, поддакивая словами директрисы. Ее очки при этом ездили туда-сюда. Спускались к самому кончику носа, а потом поднимались к переносице. Отчего-то очки запомнились мне сильнее всего.

Самое интересное — эти взрослые, которым пришлось по разным причинам работать в муниципальном саду, упорно считали виновными в их сложившейся, а точнее наоборот — не сложившейся жизни, нас, детей. Потому и срывали злость, не стесняясь. Так вот…В пять лет…

— Бобби!– Мать плюхнула на стол, прямо под нос, деревянную тарелку со скоромной порцией каши, выдернув меня из воспоминаний.

— Горох, что ли… Блевать тянет от гороха…Сколько можно? Утром — горох…Вечером — горох…Я скоро буду кудахтать, как курица.

— Курицы не едят горох. — Мать сложила руки на груди, замерев рядом со мной.

— Возможно… Не знаю. Никогда не видел настоящих куриц…

— Бобби, ешь. Ты опоздаешь.

— Просил же, не называть меня так… — Я отвернулся к окну, наблюдая, как за стеклом серые унылые капли падают из серого унылого неба на наш серый унылый город. И это, если что, только самое начало осени.

— Какая же срань…

— Бобби! Запрещаю выражаться подобным образом! — Мать шлёпнула ладонью по столу.

— Запрещаю называть меня Бобби. Я — Борис. Лучше это козлиное имя, которое ты мне придумала, чем твоё ублюдское Бобби.

Я отодвинул тарелку в сторону, взял рюкзак, в котором лежали старый планшет с трещиной на стекле, подраный заяц Пашка с одним глазом и сверток. В свертке был завтрак. Мать так назвала это убожество. На самом деле — кусок генномодифицированной колбасы, прилипший к куску генномодифицированного хлеба. Покупать настоящие продукты — непозволительная роскошь. Мы столько не зарабатываем. Выйду на остановку и перед тем, как сесть в школьный автобус, выброшу это дерьмо в мусорку.

— Бобби…

Я резко поднялся из-за стола, отодвинув со скрежетом табуретку, и пошел к двери, не оглядываясь. Рюкзак тащил в руке, за одну лямку, прямо по полу.

— Борис! — Исправилась мать.

Ну, хорошо… теперь, пожалуй, можно остановиться. Я обернулся. Она замерла возле кухонного стола, который одной половиной находился в кухне, а второй — уже в гостиной. Вот такой у нас «огромный» дом.

Выглядела мать совершенно несчастной. Уставшее лицо в морщинах, понуро опущенные плечи, во взгляде — тоска и безнадёга.

— Я тебя люблю. — Сказала она, хотя явно думала совсем о другом.

Наверное, снова собиралась поговорить о ситуации в школе. О моих одноклассниках. О моих мудаках-одноклассниках…Кстати, слово «мудаки» матери не понравилось бы тоже.

Я молча открыл дверь и вышел на улицу.

Говорят, переходный возраст, пубертат и вся эта чушь — хреновое дело. Мол, подростки не могут найти общего языка с родителями. Ругаются с учителями. Бьют физиономии друг другу. --">