Сергей Николаевич Огольцов - Обратный путь из невозвратного

– Я – доктор,– с непонятным акцентом произносит он.

От погранзаставы подбегает толстый лысый майор и, мигом все сообразив, кричит доктору:

– Увози его дальше!

Тот подает машину. Пограничники загружают тело через заднюю дверцу фургона.

Доктор говорит, что нужно сопровождающих.

Все оборачиваются к дочери.

Та испуганно отшатывается и пятится.

Немая сцена. Желающих нет.

Ну, а мне терять нечего, кроме надоевшего ожидания.

Молча подхожу и сажусь в машину на длинное сиденье вдоль боковой стенки, рядом с распластавшимся на полу телом.

Доктор медлит – надо ещё одного, но майор кричит, чтоб увозил немедленно.

Машина начинает двигаться и тут из кольца пассажиров, с криком: "Я тоже еду!", вырвался невысокий мужчина лет тридцати – черноволосый, с усами – и запрыгнул в машину почти на ходу.

Машина тоже делает прыжок, мгновенно оказавшись у армянского шлагбаума, где нас пропустили лишь заглянув в окно и услыхав надрывное пояснение моего напарника, что тут человек умирает.

Доктор объясняет нам как делается искусственное дыхание: зажать ему нос, покрыть рот платком и вдохнуть туда воздух, потом пять резких нажатий на грудь.

Докончив инструктаж, он резко газует и машина летит к далекому городу, что виднеется на дальнем краю широко раскинувшейся долины, и доктор объясняет кому-то по рации, что везет пострадавшего в больницу ближайшего города – Калинино.

С противоположной стенки срывается пристёгнутое к ней сиденье, чтобы резко обрушиться на тело.

Я сползаю на пол резко дёргающийся в бешеной скачке, поднимаю и закрепляю гильотину-сиденье обратно.

Это ж надо как все ополчилось на беднягу сегодня! Явно не его день.

Он лежит на полу, раскинув чуть поджатые ноги в спортивных штанах, с закрытыми глазами, в белой—промоченной, запятнанной—майке.

Делать ему дыхание выше моих сил. Передаю напарнику свой носовой платок, как бы откупаясь, а сам начинаю выполнять нажатия на безучастно податливую, словно бастурма, плоть его грудной клетки и, оскалясь, выкрикиваю: "раз! два! три! четыре! пять!"; сдерживая подступающую тошноту.

Доктор удивленно оглядывается на такой полуистерический счёт.

За этим занятием – напарник дует, я давлю – влетаем в Калинино.

И тут напарник закричал, что у того вода пошла через нос.

Действительно, через округлые ноздри с прилипшими с внутренней стороны крыльев носа белесыми комочками соплей стали вырываться мелкие водяные брызги.

Напарник всё кричал, что он не может больше, что его тошнит; а доктор требовал не прекращать, он не знаком с городом и ему надо спрашивать у прохожих.

И тогда я сказал себе: ты, падла, ничем не лучше этого парня; он честно отработал свое, а платочком ты не откупишься, так что давай – работай.

Хватаясь за сиденье, что тарабанило ножками в пол, подскакивая на всех ухабах, мы с напарником поменялись местами: теперь он надавливал, а я зажимал скользкий неподатливый нос, откуда булькали брызги, и вдувал—сколько мог—воздух через помокрелый платок, стараясь не думать что там под ним и сколько я ещё продержусь, пока начну блевать.

Так мы подлетели к приемному покою городской больницы и я с облегчением проревел головам в белых шапочках, что высунулись из окно на шум:

– Носилки давай!

Мы перегрузили его на носилки и занесли внутрь, и поставили на плиточки пола под раскрытым окном.

Местный врач приложил свои пальцы к его сонной артерии, приподнял зажмуренное веко и сказал, что это покойник.

Мы с напарником вышли на крыльцо.

Он пересек подъездную дорожку и, сев под дерево фруктового сада на круто уходящем вниз склоне, обхватил голову руками.

Надо отвлечь парня от ненужных дум. Я присел рядом:

– Тебя как зовут?

– Сергей,– сказал он.– А тебя?

– Сергей.

Глава седьмая

Когда самая старшая из моих дочерей была ещё студенткой швейного училища, то как-то вечером она сказала мне—совсем нежданно и с каким-то даже вызовом:

– А расскажи мне какой-нибудь ужас.

– На ночь глядя?

– Ничего, я уже взрослая.

– Ну, раз так – держись, то есть слушай.

В один из дней случилось так, что я переплюнул самого Аркадия Гайдара.

В трамвае.

У этого знаменитого писателя есть рассказ «Чук и Гек», в котором он даёт определение “счастья”. Мол, счастья это такая штука, которую каждый понимает по-своему.

--">