Анатолий Федорович Дроздов - Лейб-хирург

операционной, это там вы могли командовать. Здесь начальница я, — ее губы трогает улыбка. Выглядит Лиза непреклонно. — Лежите!

Подчиняюсь. Мне кладут салфетку на грудь. Лиза, поочередно зачерпывая ложкой из чашки, начинает меня кормить. Вкусно! Не помню, когда я в последний раз ел бульон. Кажется, на войне «трех восьмерок».^[3] Кухня там подкачала, и мы разводили в кипятке бульонные кубики. Химия, щедро приправленная солью… А вот этот бульон варили из курицы, которая утром кудахтала. Нежный, мягкий вкус, оттеняемый свежеподжаренными гренками. Хлеб здесь невероятно вкусен, никакого сравнения с тем, что я ел в своем мире. Не научились здесь химию в продукты добавлять, и, дай бог, не научатся. Не будет «эффективных менеджеров», для которых главное прибыль, а не здоровье людей. Эта сволочь за копейку задавится, а то, что люди от химии болеют, им плевать. Человеколюбие бизнесу не свойственно – мешает зарабатывать деньги. Индустрия контрафактных продуктов и напитков в оставленной мной России мощная. Не от хорошей жизни люди стали печь хлеб сами и гнать самогон. Я его, кстати, пил. Водка из магазина рядом не стояла. Да что водка? Дешевое виски из супермаркета – пойло по сравнению с домашним самогоном, выгнанным по правильной технологии и с любовью. Хорошо, что ром не подделывали – не самый популярный напиток. А вот с коньяком было беда…

Бульон закончился, вкусно, но мало. Добавки я решил не просить – все равно не дадут. Лиза промокает мне губы салфеткой и перемещает поднос на тумбочку. Уходить явно не собирается.

— Спасибо, — благодарю я. — Давно не ел.

— Некоторым стоило позаботиться! — сердито говорит Лиза. — А то гонит всех из палаты, а подумать, что раненый голоден, не удосужилась.

Ясно, на кого этот наезд. Ситуация! Оказаться между ревнивицами… Хотя с Ольгой у меня, наверное, все. Не станет она связываться с мутным попаданцем. Жениться на Лизе? Она меня любит, и женой будет хорошей. Евреи умеют воспитывать дочерей, семья для них главная ценность. Неплохая мысль. Буду ухожен и досмотрен. Отцу Лизы плевать на мое попаданчество. Он предприниматель и ценит людей дела. Я хороший хирург, по местным понятиям – гениальный. Тесть купит мне клинику, буду лечить людей. Обзаведусь детьми, и на семейных праздниках буду танцевать «семь сорок». Большие пальцы в проймы жилета – и пошел. Пам, опа-опа-опа; пам, опа-опа-опа; пам, опа-опа-опа; пам-тара-пам-пам!.. Я невольно представил себе эту картину и засмеялся.

— Что с вами, Валериан Витольдович! — испугалась Лиза.

— Ничего, — успокоил я. — Просто на душе хорошо. Я жив, рана не беспокоит, меня накормили, а рядом сидит девушка неизъяснимой красоты. Отчего не радоваться?

Лиза раскраснелась.

— Я тоже рада, — говорит, придя в себя. — Хотя раньше плакала. Как узнала, что вас ранили…

Договорить она не успевает. Дверь распахивается, в палату входят двое в мундирах военных чиновников. Один из них грузен, у второго – очки с круглыми стеклышками. Знакомые лица! Загряжский Филипп Константинович, начальник госпиталя, и Николай Нилович Бурденко, главный хирург Белорусского фронта. При виде посетителей Лиза вскакивает.

— Покормили? — интересуется у нее Загряжский.

— Да! — отвечает Лиза.

— Тогда оставьте нас!

Лицо Лизы выражает недовольство, но спорить она не решается; молча забирает поднос и скрывается за дверью. Гости подходят к койке.

— Здравствуйте, Филипп Константинович и Николай Нилович!

— И вам здравствовать! — бормочет Бурденко, по-хозяйски устраиваясь на стуле. Загряжский остается стоять. Ай-я-яй! Никто стульчик начальству не поднес. В моем мире такого бы не простили, а здесь почти генерал стоит и не выражает недовольства.

— Как чувствуете себя, Валериан Витольдович? — продолжает Бурденко.

— Хорошо.

— Голова болит?

— Ночью было. Но я справился. Вот этим.

Протягиваю руку и зажигаю над ладонью свечение.

— Все ваши фокусы, — бурчит Бурденко. Хирург-практик, он со скепсисом относится к чудесам. Я его понимаю – сам такой. Но что есть, то есть. — Посмотрим! — Бурденко достает из кармана слуховую трубку. — Нуте-с…

В следующие пять минут меня выслушивают, выстукивают и щупают. В завершение Бурденко разматывает на моей голове бинт и исследует операционный шов.

— Странно, — бормочет под нос. — Оперировал третьего дня^[4], а рана почти зажила. Воспаления нет. Удивительно.

Благоразумно --">