Элджис Бадрис - Теперь не встретимся вовек

стариком, — смущенно подумал он, — был занят только собой, а мир шел себе мимо, и я, сидя здесь, мог бы наблюдать за ним, если бы только дал себе такой труд…

Кемпфер вытащил из кармана свой бутерброд, развернул бумагу, откусил пару раз, но тут же забыл про завтрак, продолжая держать хлеб в руке и уставившись куда-то перед собой невидящим взглядом.

Его бледные подвижные губы сложились в кривую усмешку. Мир — энергичный молодой мир, исполненный такой силы, так уверенный в себe… А я тем временем колдовал в погребе, точно какой-нибудь большевик, мечтающий о фантастической бомбе, способной одним махом уничтожить всех врагов. Но то, что есть у меня — не бомба, а врагов у меня нет. Я — почетный гражданин самой великой империи из всех, какие когда-либо знали мир. Уже тринадцать лет, как погиб в автомобильной катастрофе Гитлер, а новый канцлер — человек другого склада. Он заверил нас, что войны с Америкой не будет. Царит триумфальный мир, и это совсем не то, что война и отчаяние. Теперь мы расслабились. Мы пожинаем плоды своей победы — и чего же не достает нам в нашей тысячелетней империи? Западная цивилизация обезопасена наконец от восточных орд. Наше будущее обеспечено. Не осталось ничего и никого, способного явить собой угрозу, и эти молодые люди, беспечно гуляющие здесь, не ведают и тени сомнения в бесконечном светлом завтра. Скоро я умру; недолго осталось и всем остальным из нас — тех, кто помнит былые дни. И весь этот мир окажется в распоряжении молодых. Да и сейчас он им принадлежит. Просто кое-кто из нас, стариков, не успел еще убраться с дороги…

Кемпфер смотрел на гуляющих. Сколько мне еще остается? Год? Три? Четыре? Я могу умереть и завтра…

Несколько секунд он сидел, замерев, прислушиваясь к току старческой, тягучей крови, к трепетному биению сердца. Глазам было больно смотреть. Горлу — больно дышать. Кожа на руках напоминала старую запятнанную бумагу.

Этот мир будет существовать — как и существовал до сих пор. Ничто в нем не изменится. Так для чего же он работал? Себя потешить? Ради изношенной оболочки единственного человека?

Если взглянуть с этой точки зрения, он выглядел человеком, прямо скажем, бестолковым. Глупцом — чтобы не сказать мономаньяком.

Великий боже, — подумал он с неожиданно нахлынувшей яростной напряженностью, — неужели теперь я собираюсь убедить себя отказаться от применения мною созданного? Все эти годы он работал и работал — без остановок, без размышлений. Так неужто теперь, в этот первый час настоящего отдыха, он возьмет и наплюет на все это?

На скамейку рядом с ним опустился кто-то грузный, и благодушный голос произнес:

— Иоахим!

Профессор Кемпфер поднял глаза.

— А, Георг, — смущенно улыбнувшись, сказал он, ты меня испугал.

Доктор и профессор Георг Тенцлер заржал от всей души.

— Ох, Иоахим, Иоахим! — закудахтал он, мелко тряся головой. — Что ты за тип! Тысячный раз я застаю тебя здесь ровно в полдень, и всякий раз это тебя словно бы удивляет. Скажи на милость, о чем это ты тут размечтался?

Профессор Кемпфер отвел взгляд.

— О, сам не знаю. Смотрю на молодежь…

— Девочки? — Тенцлер игриво ткнул его локтем в бок. — Девочки, Иоахим, а?

На глаза Кемпфера опустились завеса.

— Нет, — прошептал он. — Нет, не это.

— Что же тогда?

— Ничего, — тупо отозвался Кемпфер. — Я ни на что в отдельности не смотрю.

Настроение Тенцлера мгновенно изменилось.

— Так, уверенно заявил он, — так я и думал. — Все знают, что ты работаешь день и ночь, хотя никакой нужды в этом нет. — Он улыбнулся. — Мы же теперь не торопимся. Никто на нас не жмет. Флот ограждает нас от канадцев и австралийцев. Американцы по уши завязли в Азии. А твой проект, чем бы он ни был, никому не поможет, если ты загонишь себя до смерти.

— Ты же знаешь, никакого проекта нет, — тихонько проговорил он.

— Ты же знаешь, что я работаю только для себя. Моих докладов никто не читает. Моих результатов никто не проверяет. Когда я прошу, мне доставляют оборудование — не задумываются, зачем, если только я не потребую слишком многого. Ты же прекрасно все это знаешь. Так зачем же изображать неведение?

Тенцлер почмокал губами.

— Ну что ж, — пожав

--">