Константин Георгиевич Калбазов - Вепрь-3

его совести были тысячи жизней ненавистного племени, Виктор не гнушался ничем — он травил, взрывал, жег, стрелял, резал, ни на минуту не задумываясь прав ли он или нет. Под его горячую руку, направляемую холодным рассудком, попадали и взрослые, и старики, и дети, но он даже и на секунду не посчитал себя неправым. Что посеешь, то и пожнешь. Буквально омывшись в крови врагов, он все же нашел и непосредственных виновников гибели его близких, нашел и покарал. Когда это случилось, то тиски постоянно сжимавшие его грудь, слегка поослабли, а ненависть немного притупилась, вот только не сказать что сильно. Сегодня гульды снова пришли с войной на землю Брячиславии и снова готовы насиловать, убивать, грабить и жечь. Что же, никто вас сюда не звал.

Виктор бросил последний взгляд на мальчишек, ухмыльнулся, вот ведь не хотел пугать, а мальцы с тихим вскриком порскнули в сторону, только пятки засверкали. И то, его улыбки сейчас волк испугается и хвост подожмет, чего о детях-то говорить. Махнув мысленно на них рукой, он пошел дальше, все больше мрачнея от того, что люди старались податься в стороны, дабы не оказаться у него на пути. Оно вроде и попривык уже, но иной раз находило на него. Вот и сейчас как оглоблей огрели, аж дыхание сперло.

Люди его как и ожидалось были на подворье. Даже сотники жили в сотницкой казарме, а вот у них отдельное жилье. По здравому размышлению, воевода решил поселить эту братию на особицу. С одной стороны отборные бойцы, опять же снаряжения своего видимо не видимо, как и имущества. С другой, таких лучше держать в сторонке. Одного взгляда на эти разбойничьи рожи было достаточно, чтобы понять, добра от них лучше не жди. Даже воевода для них не был авторитетом, только один человек мог отдавать им команды. Хотя они и считались людьми служилыми, командира своего никак не желали называть десятником, только атаманом и прозывали.

Во дворе его встретила старушка Любава. Знатная травница и лекарка, к ней вся округа стекается, а она никому и не отказывает. Воевода хотел было поворчать, да потом махнул на все рукой. Вообще многое спускалось Добролюбу. Отчего она привязалась к этому человеку всем было определенно непонятно, а только всегда старалась она держаться к нему поближе. Может от того, что таким знахаркам время от времени достается от разъяренной толпы, когда ум за разум заходит, а в голове одна каша и хочется всю вину за все горести свалить на чьи-либо плечи. Вот в этом случае знахари подходят как нельзя лучше. Потом и пожалеют и повинятся, а назад уже ничего не вернуть. А коли рядом с лекаркой приключится такой вот удалец… Не, проще злобу выместить на ком другом.

— Чего добрый молодец, голову повесил.

— Скажешь тоже, добрый.

— Добрый, добрый, чай думали когда имечко-то давали. А то что до крови сейчас охочий, дак исцеление твое близко. Скоро совсем появится человек, что жизнь твою перевернет и заставит по иному на нее взглянуть.

— Бабка Любава, ты бросай предрекать-то, — горько ухмыльнулся Добролюб, — лекарка, да травница ты знатная, на всем свете такую не сыщешь, а вот в будущее ты лучше не зри. Не твое это. Что до доброты, так то тебе неведомы мысли мои, а они ой как не добры.

— Дак на ворога идти, откуда тут добру-то быть.

— Бабушка, а есть у тебя травка…

— У меня всякой травки в избытке, и та что отправить в мир иной может, тоже имеется, потому как если с умом, то и она на пользу. Но то не про твою честь, — ничуть не смущаясь нахмуренными бровями собеседника выговорила бабка.

Было дело. Однажды прокравшись в палатки маркитантов, Виктор потравил бочки с пивом. Тогда как раз намечался штурм Обережной, крепости в которой он сейчас служил командиром разведчиков, а тогда… Тогда он был простым трактирщиком, израненным и озлобленным, жаждавшим забрать как можно больше жизней в отместку за свершенное их соплеменниками. От штурма гульдам пришлось отказаться, так как к утру выяснилось, что больше полка оказались отравленными и выжить из них никто не сумел.

— Бабушка, ты бы сначала выслушала, а потом в крик бросалась.

— Ну, говори, — насупилась старуха.

— Нужно колодец потравить в Тихом.

— А я что говорила, — тут же подбоченилась она, устремляя на собеседника победный взгляд и являя собой обличие неподатливости.

— То, что за смертоубийством к тебе лучше не соваться, я ведаю, потому и прошу тебя не о том, чтобы потравить гульдов насмерть, а так, чтобы они животами маялись --">