Светлана Белл - Крылатый лев [СИ]

краснею.

— А где же твой отец? — поинтересовалась она, будто не заметив моего смущения.

— В мастерской. Говорит, что не хочет мешать молодежи.

— Умный старик! — одобрительно кивнула Пиона. Качнулись тяжелые серьги.

Если бы так сказал кто-нибудь другой, я бы непременно возразил: «Да ты что, отец еще не старый!», но спорить с долгожданной гостьей мне не хотелось. В школе ее звали Пионой Прекрасной — девчонки с презрением, парни с тайным восторгом. Она держалась королевой — ходила не спеша, говорила сладко. В других ровесницах не было ничего загадочного, взять хотя бы Вишню — та носила клетчатые платья или мальчишечьи бриджи, заплетала тугие косы и рассуждала о книгах, уроках и путешествиях. То ли дело Пиона! Длиннополые шелковые наряды, золотые серьги с крупными искристыми камнями и белые волосы, уложенные в высокую прическу, делали ее взрослой красавицей. Не было в городе девушки ярче Пионы, на нее заглядывались даже крепкие воины, и я был счастлив, что несколько дней назад она назвала меня своим другом.

Но вот странное дело! Едва Пиона Прекрасная переступила через порог, в комнате повисло тягостное молчание. Мы ели песочные пирожные, принесенные Пряником, — его отец, черноусый эм Реус, был торговцем и владел кондитерской, лениво кидали кубик, играя в картонную игру-бродилку с принцессами, гномами и драконами, но разговор не клеился, и все чувствовали себя не в своей тарелке.

— Ну, ребята, я пойду! — сказала Вишня. Ее называли так из-за того, что в темных косах искрились вишневые прядки; никто не вспоминал настоящее имя — Анна-Виктория. — Завтра экзамен по гномьему языку, надо готовиться.

— На твоем месте я бы вообще не заглядывал в учебник! — поддел ее Грон. — Разве отец поставит тебе двойку?

— Легко! — пожала плечами Вишня. Я знал, что это правда, — у Учителя эм Марка не было любимчиков.

Вишня была неплохая девчонка, невредная. Прекрасно зная обо всех наших делах, она не докладывала о них отцу, отлично училась, но не хвасталась.

Я чистил для Пионы апельсин, но, когда Вишня встала, тоже из вежливости поднялся.

— Я тебя провожу. Темнеет.

— Нет! — поспешно возразила Вишня. — Ты именинник, развлекай гостей.

Проводить ее вызвался Пряник — Вишне он приходился кузеном. Когда они, распрощавшись, исчезли, Грон лениво кивнул в сторону двери:

— А Вишня — девчонка симпатичная. И ты ей нравишься, точно говорю.

— Да ну, глупости. Мы с ней сто лет знакомы! Она мне как сестра, — возразил я, сжав пальцы Пионы так, что на моей ладони остался отпечаток ее дорогого перстня.

Грон хмыкнул, но ничего не сказал.

Наутро я маялся от безделья. В оконное стекло неутомимо били упругие струи дождя, вода заливала город, мутные серые потоки бежали по мостовым.

Хоть бы распогодилось! Тогда бы я отправился на опушку гонять мяч с Гроном, или заглянул к Прянику, чтобы посмотреть на дракона, которого на днях подарили ему родители, или слазил в недалекую пещеру, чтобы поискать синие хрусталики и зеленые самоцветы. Я упросил бы отца смастерить из них модные бусы, которые с радостью приняла бы Пиона. Но на небе не было просвета. Где же солнце? И где разноцветные облака?

— Осень заканчивается, а облака не летят, — пробурчал я. — Забыли они про нас, что ли?

— Не беспокойся. Не сегодня, так завтра явятся, — флегматично отозвался отец. Когда-то он был главным воином, отважно бился со смоляными шакалами — разносчиками горелой чумы, чудовищной болезни, от которой много лет назад умерла мама, и с пупырчатыми болотищами, и с ледяными монстрами северных долин. В центре города, на ратуше, красовался его портрет: суровый ратник в серебристой кольчуге гордо опирался на великанский меч. «Воин Вадим непобедим!» — гласили витиеватые алые буквы.

Кольчуги у отца не имелось, да и меч был самый простой — правда, острый, как бритва. Он висел на крючке в кладовой рядом с длинными связками фиолетового лука и пучками душистых трав — отец ловко рубил клинком мясо, крошил кабачки и тыквы. Громадную картину на ратуше отец терпеть не мог и не раз просил прежнего городского главу эм Крата снять ее. Но тот возражал: «Молодежь должна знать о подвигах»! А когда эм Крат умер и власть в городе досталась толстяку Бобрикусу, который ловил каждое слово угрюмого чародея и предсказателя Колдуна, отец о большом портрете говорить перестал. Не потому, что изображение ему внезапно понравилось, — просто и Колдуна, и --">