Николай Трофимович Чадович - Циклы фантастических романов. Компиляция. Книги 1-19

Николай Чадович, Юрий Михайлович Брайдер Евангелие от Тимофея

Жизнь и смерть — одна ветвь, возможное и невозможное — одна связка монет.

Чжуан-цзы. IV век до н. э.

Часть первая

Наверное, это именно та ситуация, когда человеку остается только одно — тупое покорное терпение. Терпение слепой клячи, обреченной весь свой век крутить скрипучий рудничный ворот. Терпение галерного раба, прикованного к веслу. Терпение смертника, дожидающегося неминуемой казни. Терпение прокаженного, наблюдающего за медленным разложением собственного тела.

Терпение, терпение, одно терпение — и никакой надежды…

Существует, конечно, и другой выход. Но это уже на крайний случай, когда не останется ни воли, ни физических сил, ни привычки к жизни — ничего. Не стоит об этом думать сейчас. Рано.

Надо бы отвлечься от мрачных мыслей. А для этого лучше всего сконцентрировать внимание на чем-то хорошем. Что там у нас хорошего нынче? Ну, во-первых, с самого утра над нами не каплет (а капать здесь, кроме банального дождика, может еще много чего) и мой плащ наконец высох. Во-вторых, свежий ветерок разогнал стаи мошкары-кровохлебки, еще вчера буквально сводившей меня с ума. В-третьих, ладони мои почти зажили и успели привыкнуть к топору. Он хоть и недостаточно тяжел, зато отменно остер — обломок нижней челюсти кротодава, насаженный на короткую крепкую палку. Таким орудием при желании можно побриться, заточить карандаш, разрезать стекло, вспороть глотку — хоть свою, хоть чужую. После каждого взмаха топора в сторону отлетает кусок древесины, желтоватый и твердый, как слоновая кость, — язык не поворачивается назвать ее щепкой.

Сколько я себя помню, меня всегда влекло в новые края, в беспредельные просторы степей и океанов, к чужим городам и незнакомым людям. Дорога была моим домом, а скитания — судьбой. Даже две ночи подряд я не мог провести на одном месте.

Теперь же все доступное мне пространство сведено до размеров тюремной камеры, а быть может, и могилы. Слева и справа — отвесные стены. Впереди — косматая, как у гориллы, клейменная раскаленным железом спина Ягана. В темечко мне дышит вечно мрачный неразговорчивый болотник, имени которого никто не знает. Позади него кашляет и бормочет что-то Головастик, самый слабый из нас. И лишь до неба — бархатно-черного ночью и жемчужно-серого днем — я не могу дотянуться. Впрочем, как и до края этой проклятой траншеи, похожей больше всего на десятый, самый глубокий ров Злых Щелей, — предпоследнего круга Дантова Ада, предназначенного для клеветников, самозванцев, лжецов и фальшивомонетчиков.

Последний круг преисподней ожидает меня в самом ближайшем будущем. Сомневаться в этом не приходится.

Впереди и позади нас, а также и над нами (траншея уступами расширяется кверху, иначе в ней невозможно было бы работать) копошится великое множество всякого люда, так же, как и мы, разбитого на четверки, — бродяги, дезертиры, попрошайки, разбойники, военнопленные и просто случайные прохожие, прихваченные в облавах на скорую руку. И чем бы ни занималась каждая отдельно взятая четверка — ела, спала, вкалывала в поте лица, справляла естественную нужду, — она неразлучна, как связка альпинистов или сросшиеся в чреве матери близнецы. Длинный обрубок лианы-змеевки надежно соединяет людей, тугой спиралью обвиваясь вокруг лодыжки каждого. Гибкое и податливое в естественных условиях, это растение очень быстро приобретает твердость и упругость стали, стоит только лишить его корней и коры. Отменная получается колодка: ни челюсти кротодава, ни клык косокрыла, ни редкое и драгоценное здесь железо не берут ее. По крайней мере в этом я уже успел убедиться. Случается, что служивый, накладывающий путы на новичка, делает чересчур тесную петлю, и лиана, усыхая и сжимаясь, ломает кости. И тогда невольные сотоварищи этого несчастного оказываются перед дилеммой: или подохнуть с голоду, поскольку выполнить норму, таская за собой калеку, практически невозможно, или освободиться от него при помощи нескольких ударов все того же замечательного топора.

Правда, и служивому такая оплошность не проходит даром — нельзя без нужды переводить рабочий скот. Суд вершат его же приятели и сослуживцы. Здесь это одно из главных развлечений. Наказание зависит от настроения и степени подпития коллектива. За один и тот же проступок можно --">