Рост Толбери - Орден-I

Медитация I. Смерть

Размытое пятно на стене. Мохнатый мотылёк расправляет крылья, но остаётся на месте. Словно вспоминает — выхода нет. Из своего угла он шепчет что-то и смотрит своими умными и странными глазами куда-то в самую глубину.

В этом месте ничего не меняется. Маленькая комнатушка, дай Бог в шесть квадратов, низкие потолки, холодный пол, окон нет, каждая пора или точка на серой бетонной стене изучена и намертво впечатана в память. Спина привыкла к тонюсенькому матрасу и твёрдой постели. Тусклый свет горит постоянно. Раковина, туалет и стол надёжно привинчены к полу. Один раз в день окошко на двери открывается, и он получает пищу, безвкусную, но питательную.

Давненько его не выводили на прогулку. Тело окаменело, перестало было гибким и хотеть двигаться. Он уже начал забывать, как звучит человеческий голос и каково это… говорить самому.

Ничего.

Тюрьма не может испугать человека, который видел вещи и похуже. Здесь он в безопасности, с ним ничего не случится. До поры до времени. Пока эта массивная дверь не откроется, и за ним не придут. Остаётся только ждать. Понемногу он достигнет в этом совершенства.

Гнев. Сначала ты чувствуешь гнев. Его природа проста — ты не можешь делать то, что тебе хочется. Не можешь уйти из этого места, не можешь есть то, что тебе нравится, не можешь спать в темноте. Вынужден принимать то, что с тобой происходит. Ты не в силах ничего изменить.

Никаких новых ощущений — вот, что действительно неприятно. От лёгкого раздражения до скрипа зубов и какого-то истерического исступления, животной ярости, проходит совсем немного времени. Пелена на глазах спадает, разбитые кулаки покрываются коростами, и ты понимаешь, что природа гнева куда сложнее. Ты злишься на свой выбор. На ряд ошибок, который завёл тебя в клетку. Ты злишься на человека, с которым тебя заперли. Ты злишься на самого себя.

Гнев отупляет и опустошает. Выжигает всё внутри огнём, и пока он горит — это ещё хорошо. Ведь когда топливо закончится, внутри не останется ничего. Кроме одиночества.

Скулящее, давящее изнутри чувство. От него хочется лезть на стены, в нём темно и холодно, в нём нет ничего, кроме беззвучного крика, который никто и никогда не услышит. Несправедливое чувство. Наказание за то, чего он не делал. Пытка.

Так и не вышло убежать от всего этого. Ни в шумной толпе, ни в ночной пустыне, ни в объятьях женщины, ни на волнах музыки, ни в наркотическом бреду, ни на грани жизни и смерти. Это внутри. И это никак не достать.

От себя не убежишь.

В прошлый раз было хуже. Когда ты совсем маленький и только что стал сиротой, всё воспринимается острее. Предыдущей крайней точкой в его личной шкале безысходности значился частный пансионат «Мэнсон». Какой-то меценат и друг семьи посчитал, что после смерти родителей там ему будет самое место…

Ублюдок.

Вот бы держать эту дверь в памяти навсегда закрытой, но атмосфера этого места то и дело возвращает к воспоминаниям…

Кроваво-красная кованая оградка, чуть более тёмного оттенка кирпич и белая вязь каллиграфии над крыльцом. Та клётка была куда просторнее и оформлена со вкусом. Только вот его в ней заперли не одного.

Таких как он в «Мэнсон» не приглашали, для таких как он там не было места. Это привилегия детей политиков, богачей и знаменитостей. Маленьких озлобленных мразей, которым никогда не отказывали и которым всё сходило с рук. У них были покровители. Им можно было делать всё, что они желали. Их защищали, а вот его защищать было некому.

Ничего. Он научился сам. Выбрался, стал сильнее, вот только… снова взаперти. Фраза из рекламного буклета — «после «Мэнсона» все дороги мира перед Вами будут открыты…» теперь кажется забавной.

Тогда, перед выпуском, его школьные «приятели» вдруг забыли о его существовании, словно и не было нескольких лет издевательств и травли, словно он не был их «любимчиком». Переключились на свои Гарварды, Принстоны и Йели, стали ещё более напыщенными и пафосными, а ему всё эта суета с выбором профессии и «будущего» показалось такой глупой и несущественной.