Игорь Валерьевич Осипов - Тысячелетний воин Ярополк (СИ)

щит да копьё, вмиг насадил дитя нави на сталь. Я приподнял меч так, чтоб клином удобно было и ударить, и заслониться. Проще всего, наверное, рубануть по рукам. Она всё равно мертва, больно ей не будет.

Полоска стали с тонкой линией серебра слегка качнулась, словно гадюка, готовящаяся ужалить, но удару не суждено было свершиться. Мертвячка бросилась на меня, да так быстро, что тело её размазалось в воздухе, и меня снова отбросило, но на этот раз тварь прижала к твёрдому полу, вышибив дух. Меч со звоном отлетел в сторону. Казалось бы, лёгонькая девчурка, а мощи, как в лосихе.

– Ненавижу! – клокотала она, исходя чёрной слюной, капающей мне на лицо. – Всех вас ненавижу!

Мертвячка схватила меня за волосы и стала бить о пол. Я же вцепился ей в горло и хрипел, пытаясь отпихнуть от себя это отродье нави.

– Ненавижу! – продолжала яриться девка.

В какой-то миг мир вокруг меня посерел и померк, а потом снова засиял красками. Не знаю, сколько времени прошло, но я стоял теперь на четвереньках над разодранной на крупные подрагивающие куски навьей, чьё лицо всё ещё гримасничало и пыталось шептать проклятия. Поздно меня проклинать, уже тысячу лет, как проклят.

Всё тело горело, как если бы я угодил в котёл с крутым кипятком. А сам я стоял и принюхивался, словно дикий зверь, к чёрной крови, опираясь на левую руку. Правая же была поджата и с неё капала алая кровь, смешиваясь с чёрной. Только не совсем человечья она, рука эта. На коротких чёрных пальцах вылезли длинные медвежьи когти, медленно втягивающиеся в персты. Золотистый мех таял, словно снег по весне.

Я встал на ноги, неспешно становясь снова человеком, но не удержался и обессиленный рухнул на колени. Наверное, в этот раз я не до конца стал лютым зверем, раз штаны и шнурованные сапоги целы. Да и рубаха висела лохмотьями только вокруг пояса, словно бабская юбка.

– Эй! Ты цел, Халк наш доморощенный? – донёсся издали голос Вась Вася.

Я не смог ответить – язык не слушался. Я лишь кивнул. От этого голова пошла кругом, как от сильного похмелья. Мир закружился, навалился и словно кричал: «Ты чужой! Ты проклятый! Ты пережиток седой древности!»

Наверное, так. Но я всего два десятка дней здесь, а, казалось, что целую вечность.

Глава 2. Начнём с начала

Стрела сорвалась с тетивы и вонзилась в небольшой кустарник, растущий на опушке длинной рощи, она растянулась вдоль небольшой речушки, лениво петляющей по равнине. Чёрное оперение стрелы несколько раз дёрнулось, словно поплавок на снастях, в которые угодила крупная рыба, а потом замерло.

– Заяц, – привстав в стременах, произнёс я, а потом убрал лук в налу́чье и потянул поводья.

Гнедой жеребец недовольно всхрапнул и дёрнул ушами, но всё же свернул с поросшей мелкой, но густой травкой дороги и пошёл по мешанине из чабреца, клевера и мышиного горошка, распугивая зелёных кузнечиков, которые прерывали свою незатейливую стрекотню, дабы потом сызнова начать её в сторонке.

– Ну ты и глазастый, – с усмешкой произнёс Мирослав, остановив своего коня.

– А что глазастый? – спросил я. – Его за версту видать было.

– Так уж и за версту? – хитро протянул мой нынешний попутчик.

– Ну, не за версту, но за полверсты, уж вестимо. Тебе что, заяц не нужен? Вон какой упитанный. Мы его сейчас с солью, луком и листом лавра в глине запечём, пальчики оближешь, – произнёс я, перегнувшись в седле и подхватив свою добычу вместе со стрелой.

Зайца я подвесил петлёй пеньковой верёвки к передней луке седла, заставав серую мохнатую тушку, испачканную кровью, болтаться, как куль при каждом шаге Сплюшки. Гнедой и вправду любил вздремнуть при каждой удобной возможности, и казалось, что его можно даже не кормить, дай только посопеть вволю. Жеребец снова недовольно покосился карим глазом сперва на дичь, а потом на меня, словно осуждая.

– Я не супротив мясца. А что за лавр?

– Дык, привык в походе до Царьграда. Пряность такая. Её тамо все едят. Ныне не упускаю возможность выторговать у купцов по бросовой цене. Я-то знаю истинную цену.

– Ты в Царьграде был? – неподдельно удивился Мирослав.

Я вернул скакуна на дорогу, поглядел на медленно ползущий обоз и кивнул.

– Я с купцами дважды ходил. Красивый город, богатый, и там всегда лето.

– Когда же ты успел?

– А когда Ждана, жена моя, померла от ветряного мора, тогда и подался куда глаза глядят.

Мирослав --">