Тимофей Николаевич Печёрин - Эвакуация

точке, как он сам утверждал.

— Ближе не могу, извиняй, — говорил мужик, оправдываясь, — там потом посты… армейские. Не хотелось бы им на глаза попадаться.

Спорить Кудряшов не стал, к отказу водилы отнесся с пониманием. Зная по опыту тех же командировок от ЧВК, что людям, в неспокойное время получившим оружие и хотя бы капельку власти, нельзя просто взять и не воспользоваться и тем, и другим в собственных шкурных интересах. Да к облегчению карманов и унижению тех, у кого оружия нет.

Однако понимание пониманием, а на душе сделалось только тягостней и тревожней. И от слов об армейских постах, и от зрелища лагеря беженцев. От тех атрибутов смутного времени, которые Леонид Кудряшов думал, что оставляет за спиной, покидая Ливию или Сирию. И которые уж никак не ожидал встретить в родном краю.

Комендант лагеря, немолодой мужчина в форме подполковника МЧС, поднял на Леонида грустно-усталый, как у бассета, взгляд из-за стола, когда Кудряшов переступил порог его вагончика, гордо именуемого кабинетом.

Отвечать на вопросы незваного гостя комендант явно желанием не горел. Точнее, отвечал… но с такой нескрываемой неохотой, словно каждое слово Леонида вызывало у него физическую боль. А главное — как и справочная аэропорта, всеми силами избегал сообщать хоть что-то конкретное.

Да, въезд в город закрыт, говорил он. Что-то случилось? Несомненно. Иначе нас бы тут не было. Да, какое-то бедствие. Но мы делаем все, что в наших силах. В частности, провели вот эвакуацию. И обеспечиваем пострадавшим питание и какую ни на есть крышу над головой.

Под крышей он, не иначе, подразумевал то множество палаток, целый город из палаток, окружавший кабинет-вагончик.

Затем, по просьбе Леонида, комендант открыл ноутбук и поискал в списке своих подопечных его жену и дочку. Чтобы затем произнести, маскируя сожаление деловой сухостью:

— Кудряшова Альбина, возраст тридцать два года, и Кудряшова Евгения, возраст пять лет, в списках временно содержащихся в лагере… не значатся.

— То есть как это? — вполголоса произнес Кудряшов, глубоко вдохнув. — И это вы называете «провели эвакуацию»? Тогда где, интересно, мне искать свою семью? Что с ними, не подскажете?

Голос его звучал спокойно… до поры. Без повышенных тонов. Но те, кто знал Леонида хорошо, не услышали бы, но почувствовали в его тоне угрозу. Как в шипении змеи, что тоже бывает негромким.

— Молодой человек, — все тем же усталым голосом отвечал комендант, с Кудряшовым прежде не знакомый, и потому воспринявший его тихий голос как заискивание, как признак слабости, — происшедшее в городе — секретная информация. Разглашать ее я не имею право. Как, кстати, и эвакуированные. Со всех взяли подписку о неразглашении. Это, во-первых. А во-вторых… у меня здесь двенадцать тысяч душ без малого — сбагрили мне на поруки. И потому я просто физически не в силах проследить за каждым, утирать сопли каждому обездоленному ребенку, искать его мамашу, с папашей лясы точить…

— Сколько, вы сказали? — переспросил Леонид все так же тихо, но уже ощущал себя связкой динамита, к которой, пожирая бикфордов шнур, стремительно приближается роковая искра. — Двенадцать тысяч спасли, так? А сколько жило в нашем городе, в курсе? Больше ста тысяч — и это только по итогам последней переписи. А жизнь ведь на месте не стоит… сам губернатор, помнится, называл наш город «динамично развивающимся». Не зря, видать. И где все эти люди? Где, а? Да в горячих точках меньше народу гибнет, чтоб вы знали!

И… как вы еще сказали? «Иначе нас бы тут не было»? А какой, собственно, от вас толк? Какого хрена вы здесь торчите, если никого спасти не можете?

Последние фразы он уже выкрикивал, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться коменданту в горло.

И тут в лице подполковника МЧС промелькнуло что-то еще, помимо демонстративной усталости. Что-то сродни… пониманию?

— Пожалуйста, успокойтесь, — произнес он, не выказывая страха, но и без прежней профессиональной отрешенности зачерствевшей души, — если хотите… могу связаться с другими лагерями… о вашей семье порасспросить. Ради вас… как офицер офицеру.

«Крыса ты кабинетная, а не офицер, — про себя съязвил Леонид, немного успокоившись, — давно ль с полной экипировкой под солнышком бегал? И много ли пробежал? Да и я… тот еще вояка. Как браток из девяностых — за бабло готов шмалять, на кого укажут. Только я типа правильный браток, в камуфле хожу, где живу, не гажу. А --">