Сергей Климовцев - Кровь аистов

забрал вертолет МЧС, а через сутки мы оказались полностью отрезанными от внешнего мира. Связь отсутствовала – электромагнитные всплески по сей день искажают радиосигналы, так что рацией можно пользоваться только на коротких расстояниях, и далеко не везде. Единственное средство коммуникации в Зоне – спутник, но тогда у нас его еще не было. И забрать нас не могли – вертушка, что прислали для эвакуации, разбилась на подлете, попав в аномалию, экипаж погиб. В те дни погибло много пилотов, светлая им память.

За гравитационной аномалией появились другие, еще более опасные: едва «проклюнувшись», они калечили, через сутки – убивали. Опасность теперь подстерегала повсюду – каждый шаг грозил смертью. Пока разобрались, с чем имеем дело, и научились избегать ловушек, потеряли еще несколько человек. Хоронили там же: тех, от кого осталось что хоронить. Едва мы немного освоились, свалилась новая напасть: у нас закончились припасы. В лагере начался голод. А небольшой дизельный генератор, снабжавший электричеством, через неделю замолчал – вышла солярка, оставив нас без света и тепла.

Но, видно, Зоне этого показалось мало. Пришла новая беда, в сравнении с которой прежние уже были просто милыми шалостями, – трое наших тяжело заболели. Врач, не знаю, от недоедания или от природного идиотизма, поставил им диагноз «пневмония», едва не угробив всю экспедицию. На следующий день я сунул нос в его назначения и тем же вечером поднял «бунт на корабле». Наш «коновал» не потрудился обследовать пациентов: диагноз был для отмазки, все лечение представляло собой коктейль из антибиотиков широкого спектра, способных в сочетании отправить на тот свет абсолютно здорового быка. А начальнику экспедиции было наплевать. Тем же вечером умер один из больных, и разъяренная толпа едва не линчевала виновных – их отбил начальник охраны. Он отстранил прежних начальников, взяв ответственность за экспедицию на себя, а мне дал возможность заняться пациентами.

На наше счастье, возбудитель оказался бактериальным, а не вирусным. Ночью я сумел выделить его из мокроты, которую люди натужно отхаркивали вместе с кровью, и, соорудив импровизированную «чашку Петри», сделал тест на чувствительность к антибиотикам. Результаты перепугали меня до смерти. Антибиотики не убивали возбудителя – он их убивал и рос как на дрожжах, становясь еще более сильным и неуправляемым. Мы имели дело с заразой, против которой бессильны были все наши лекарства.

Лишь под утро, взяв себя в руки, я догадался, с чем имею дело. Аспергиллез. А вызывает его плесень, которая сама по себе является сильнейшим антибиотиком, только не всегда полезным. Утром я начал делать больным ингаляции растворами йода и зеленки, а заодно выяснил, где они ходили последнюю неделю. Прихватив с собой противогаз, я прошелся по «памятным местам» и в полукилометре от лагеря обнаружил целую рощу, расписанную «под хохлому» ядовито-оранжевой акварелью. В Зоне появилась новая жизнь.

Сорок дней мы провели в полной изоляции, едва не спятив от тех испытаний, что приготовила для нас Зона. Вчерашние приятели готовы были разорвать друг друга в клочья. Ненависть, страх, распаляемые жестоким голодом и лишениями, захлестнули людей, вытеснив все добродетели. Немногим удалось сохранить человеческий облик, и среди них, на наше счастье, оказался начальник охраны – молодой, тридцатипятилетний майор внутренних войск Семен Гроха. Невероятным усилием он сумел удержать порядок в лагере, и лишь благодаря его выдержке и воле мы друг друга не поубивали.

В конце концов нам пришлось выбираться из Зоны своими силами. Откладывать было нельзя: по лагерю уже вовсю катилась волна суицидов. Пока еще держимся на ногах, решили идти на юг, подальше от источника. О том, как мы шли, лучше не вспоминать. Дошли далеко не все. Через неделю, отмотав по взбесившейся Зоне восемнадцать кровавых километров, мы вышли к поселку Ораное на реке Тетерев, где нас наконец подобрали военно-транспортные вертолеты.

В Киеве нас поместили в Главный военный клинический госпиталь, где я провел больше месяца, пока меня лечили и обследовали. А затем отпустили домой, взяв предварительно подписку о неразглашении. Я не возражал – желания делиться тем, что пришлось пережить за последние месяцы, не возникало.

Вернувшись домой, я попытался включиться в прежнюю жизнь, но у меня это неважно получалось. Что-то во мне изменилось, я вначале не отдавал себе в этом отчета, --">