Борис Иванович Каминский - Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Альт история. Россия начала 20 века. Книга 3 (Главы 1-8)

событий у дома Фидлера в 1905-ом году, у Шульгина зародилось подозрение, что разгром правительственных сил был совершен не эсерами, а некоторой третье силой. Увы, проведенное им следствие ничего не дало. Зато на чердаке дома, он обнаружил следы тщательной уборки. Ни гильз, ни следов обуви, только хорошо смазанные петли чердачных окон смотрящих на площадь.

Тогда же, в ночь с девятого на десятое декабря 1905-го года поблизости от дома Фидлера неизвестными был уничтожен десяток урядника Красницкого.

Время шло. Происшествия декабря 1905 года стали забываться, тем более, что ничего подобного в Империи больше не происходило.

Летом 1908-го года Виктор удивился гениальной придумке Зверева с базами стрешара. Любители пострелять валили валом, да и сам он с удовольствием принимал в этом участие. Во время одной из таких игр, мелькнула мысль — люди, хладнокровно уничтожившие десяток казаков на Маяснцкой, могли получить навыки на базе стрешара. Вот, только, баз таких в то время еще не было.

В начале 1910-го года Шульгина перевели в столицу и там ему стало не до спортивных развлечений. Мысль, что к трагедии у Дома Фидлера был каким-то боком причастен Зверев, постепенно переросла в уверенность, но ее к делу не пришьешь, а сам Виктор на все происходящее стал смотреть несколько отстранено, да и дело это было давно закрыто.

Вновь о Дмитрии Павловиче Виктор услышал с появлением звукового кино и выходом в свет кинокартин по мотивам нашумевших фантастических книг. Никаких театральных талантов за Зверевым Шульгин не замечал, но факт оставался фактом — весь мир рукоплескал Дмитрию Павловичу, ставшему основоположником нового искусства.

Тогда же, при случайной встрече с Дмитрием, между ними произошел весьма непростой разговор.

Виктор прямым текстом заявил — он не сомневается, кто скрывается за псевдонимом Железный Дровосек. Виктор прекрасно понимал, что доказательств у него нет, да он и не собирался никого уличать, но болезнь жены и неприятности на службе… в результате, фраза получилась излишне резкой, зато Зверев ответил в своем стиле:

— Эт точно, пишут разные, а потом кальсоны пропадают. Ты мне лучше скажи: написанное железякой идет на пользу империи или во вред?

И опять, вместо признания правоты Дмитрия, в Шульгине заговорил жандарм, и на фразу в стиле: «Писать без высочайшего соизволения нельзя», Виктор тут же отгреб:

— А пИсать можно? Или так и будешь ждать высочайшего соизволения спустить портки? — Зверев голоса не повышал, но холодное бешенство ничего хорошего не сулило. — Ты вообще-то на вопрос отвечать собираешься, господин жандарм, или сдристнул?

Шульгин почувствовал, как от резких простонародных слов в голову ударила кровь, и ведь не поспоришь — Зверев был практически во всем прав. О роли Железного Дровосека, в отделе регулярно вспыхивали дискуссии. Что характерно, его начальник как-то в сердцах заявил, что если бы Дровосека не было, его надо было бы придумать. Самое обидное, что сейчас из Виктор действительно полезло сословное чванство, а живущий в нем жандарм захотел поставить Дмитрия на место.

Понимая, что неправ, он по инерции выдвинул аргумент, мол, Дровосек ни в грош не ставит самодержавие, чем подрывает устои России.

Ответ последовал мгновенно:

— Ты мне еще расскажи о сакральном смысле лественничного права Киевской Руси, и я горько заплачу. Ответь, почему эта сакральность не мешала князьям резать друг друга? А ее итог с татаро-монголами тебе напомнить? — Зверев зло уперся взглядом в Шульгина. — Я что-то не помню, чтобы ты стенал о подрыве устоев при переходе к монархии, так какого черта ты мне сейчас втираешь о сакральности царизма, когда эта система управления сдохла? Ты слышишь, что я тебе постоянно говорю? Речь идет не о злобной тирании, а о системе управления не отвечающей возросшей сложности организации общества.

Разговор этот был не первый, но Зверев впервые так резко отреагировал на нытье Шульгина.

— Ты пойми, Виктор, — немого сбавив тон Дмитрий, — что бы ты себе не нафантазировал, но по факту Железяка единственный и до конца последовательный сторонник единой и неделимой России. Попомни мое слово — очень скоро даже Великие Князья запоют о раздаче российских земель.

О царящих в высшем свете настроениях Шульгин по долгу службы кое-что знал, и Зверев был прав, но уязвленное самолюбие вновь толкнуло Виктора на то, чего в обычной обстановке он бы никогда --">